— А ты до ветру попрешься?
— А я попрусь выяснять, можно ли остановить этот механизм.
Народ козырнул и разбежался. Один цыган задержался. Волоха хмуро толкнул его в грудь.
— Что такое, старпом? Приказ не ясен?
— Ясен-красен, — протянул Дятел, оскалясь, — а только сдается мне, все это представление для тебя одного затеяли. Вот и думай, кому ты так сдался.
Волоха проводил помощника взглядом.
И направился вниз — туда, где без остановки двигалась кукла-Князь.
Даже тени его оставили. Светцы едва тлели, но Волоху вело звериное чутье — раз пройдя одной тропой, он не забывал ее.
— Ты не туда идешь.
Дева прижималась к стене. Тонкая и белая, точно росчерк ветки на снегу. Гладкие черные волосы убраны в узел на затылке. Скулы ее были тугими и горели кирпичным румянцем, и она вовсе не казалась механическим элементом шкатулки.
Она появилась сразу, вдруг, за один мельк ресниц, и Волоха остановился.
— Что ты говоришь? — спросил, пытаясь не выдать растерянности.
Он нахмурился, тщетно пытаясь вспомнить. Он не видел ее раньше — ни здесь, ни вообще. Но она казалась знакомой. До боли.
— Это говорю не я, — незнакомка серьезно улыбнулась. — Это говорит тебе он. Ты нужен ему в другом месте. Не здесь.
— Кто — он?
— Он скажет, куда вести корабеллы.
— Кто — он? — настойчиво повторил Волоха. — И что если я сам знаю, куда мне вести корабеллы?
Девушка улыбнулась.
— Он скажет.
Волоха моргнул — и девушки не стало. Будто в стену ушла.
Русый провел рукой по стене, шершавой и холодной. Ничего, никаких выемок или рычажков-зацепов. Он не мог позволить себе промедления. Кем бы ни была бледная дева.
Вниз, вниз, к железным створам.
***
Элон осторожно, обмирая от собственной смелости, запустила пальцы в русые волосы. Застыла, не смея вздохнуть. Волоха не проснулся. Голова его была тяжелой и горячей.
А волосы искрились, как куна. В полутьме мерцали светлым серебром, глубокие были и мягкие. В таких седина и не приметна будет. Если Лут позволит капитану дожить до седых волос…
— Милый мальчик, — прошептала Элон, — какой ты хороший, когда спишь.
Бережно очертила кончиками пальцев жесткий излом губ. Вздрогнула, когда острые зубы сжали фалангу.
Волоха смотрел из-под ресниц. Сильно запахло хвоей, горькой смолой, таежной холодной терпкостью.
Русый плавно выпрямился, глянул сверху вниз.
— Волоха, — пискнула Элон, и едва успела ухватиться за жесткие плечи.
Ударила по спине, силясь оттолкнуть. Вцепилась крепче, притягивая к себе.
Губы его чуть горчили.
***
Князь длил погоню, как пожелал некогда сам, а чужак с хрустальной зеницей — исполнил. Глаза его встретили взгляд Волохи. Черты лица не выражали ничего, но под веками стояло огромное, как горе, страдание.
Волоха обошел его по кругу.
Он не верил в заклятия, проклятия и чары. В Луте не жило подобного. Была физика, пусть искаженная, было странное сращение биологии и механики, но не нашлось места волшебным словесам и посохам.
Значит, здесь работала похожая схема. И где-то ее можно было разомкнуть. Кто же был ключевым элементом цепи, размышлял русый. Они — зрители? Госпожа Танакиль? Безымянный пастух с его овцами? Или же сам Князь?
Не живой, не мертвый, но все еще Князь — ставленник Хома, его проводник. Их обоюдная связь обернулась ловушкой, когда чужак поймал Князя в бесконечное колесо погони. Хом замкнулся на себе и стал пожирать себя, разрушаясь. Исчезло солнце.
И должна была исчезнуть ночь.
Разгадка, очевидно, была простой.
Такой простой, что Волоха нахмурился, покачал головой, отметая идею.
Но следовало попробовать.
Он приблизился.
Крепко взял коня под уздцы.
— Тпру, — сказал, легко натягивая повод и заглядывая в фиолетовые конские глаза.
Конь взметнулся вдруг, прянул в свечу.
Волоха охнул глухо, не сразу совладал — повис, притянул обратно, смиряя лошадиный скок. Не сразу, но заставил успокоиться.
Князь же не шевелился, точно набитое чучело.
Волоха заглянул ему в лицо.
Искал — ответ.
Князь закрыл глаза.
И рассыпался прахом, вместе с конем.
Замок же содрогнулся от самого основания, от самых корней. Застонал, закачался, а русый пригнулся и нашкодившей кошкой метнулся прочь.
Ступени плясали под ногами. Волоха пролетел коридор, а после поперек грохнулась плита перекрытия, и он, отскочив, побежал в другую сторону.
Свернул в открытый коридор и замер, оглушенный тишиной.
Ничего не раскачивалось, не падало и не разрушалось.
Лишь вдалеке играла смутно знакомая мелодия. Она притягивала, чаровала. Простая, зацикленная — будто кто-то до упора завел музыкальную шкатулку и открыл крышку. Она все шла и шла по кругу, слепая рудничная лошадь, и русый, напряженно вслушиваясь и вглядываясь, вышел к источнику.
Помещение словно копировало однажды виденный театральный зал — малый его вариант. Чудно, как они умудрились воссоздать…
Там, за рядами поломанных кресел, в жарком свете одинокого софита, на авансцене, на вращающейся платформе кружилась кукла балерины. В человеческий рост.
Кукла стояла на одном носочке правой ноги, прогнувшись в пояснице и красиво закинув голову в арке вскинутых рук. Арабеска.
Волоха сделал шаг. Еще, и еще один, а потом — узнал. Понял. Увидел.
Чучело примы ассолюты Театра-на-Камне глянуло на него пластмассовыми шарами и поплыло по кругу, и свет подчеркивал грубые стежки на коже.
Стежки те складывали слова: Тамам Шуд.
Волоха остановился. И сердце остановилось его, и дыхание, и глаза. Мертвая Элон танцевала — для него одного. Как обещала когда-то.
А потом музыка оборвалась. Из-под рампы на Элон просыпался серебристый дождь конфетти.
Из глубины зала мерно, одобрительно аплодировали.
Волоха круто обернулся, дыша ртом от перехватившей горло ярости. Метнулся ослепшими в горе глазами — никого, пыльная темнота, и едва заметная щелка света от приоткрывшейся и вновь закрытой двери.
Волоха сорвался с места. Выскочил в коридор, уловил тающее эхо быстрых шагов. Кинулся, как кошка на мышь, свернул за угол в и лоб в лоб столкнулся с цыганом.
— Волоха, твою мать! — рявкнул тот. — Все огонь! Бежим, вот-вот взлетит к ебеням!
Русый, не слушая, рванул дальше, почти видя ускользающий след убийцы.
Дятел бросился наперерез, всей массой впечатал друга в стену, выбивая пыль и дурь.
— Пусти, — прорычал русый, срываясь на вой, — пусти, пес!
Вместо ответа старпом ухватил капитана за волосы и приложил лбом о стену. Волоха обмяк.
Цыган без натуги вскинул его на плечо, и прыжками понесся к выходу. Взрыв придал ускорение, волна почти на руках вынесла парней в пролом, шваркнула о землю и накрыла обломками.
Волоха пришел в себя. Во рту было солоно, гудела голова. Сверху лежало что-то тяжелое, вроде шкафа.
Волоха шевельнулся и «шкаф» с кряхтением и матюками скатился в сторону, обернувшись верным Дятлом.
— Он убил Элон, — тупо сообщил Волоха.
— Он?
— Или она. Или они.
— Бля, гаджо… Уверен? Откуда бы ей тут взяться?
— Возвращаемся. Ребят в кучу, двигаем к Агону. Потом — Хом Мастеров. Нужна броня на все корабеллы. Вскрываем общак. Берем оружие.
— Типа, мы идем на войну? — ощерился Дятел.
— Да. Мы идем на войну.
Глава 23
— Это Матица, — сказал Выпь.
Прочие разом повернули к нему головы.
Выпь вздохнул, растолковал, как по писаному.
— Матица, многоногая, белоструйная. Свивается коконом, зреет в Луте до срока, устроив себе гнездо в брюхе живой корабеллы. Сосет ее изнутри как теля — матку. После выходит на свет, начинает пастись. Множится делением.
— Агаааа, — сказал на это рыжий Гаер.
Они стояли на стене, поросшей ворсом защитных струн, пялили глаза. Желтолицая Солтон кусала истерзанные, ссохшиеся на ветру губы, Сом то и дело утирал лоб расшитым платком, отдуваясь. Пегий сутулился, прятал руки в карманах. Лагерь стоял в раскаленном хомуте жара. А над стойбищем Хангар будто туча разлеглась, и с той тучи тянулись к земле множественные слюдяные нити.
