ладонь даже не коснулась рассекаемой материи. Во время проделанного движения до одержимого было не меньше полутора метров.
Очередная, дарованная ульем, суперспособность. Повезло её обладателю. И нам повезло, что этот обладатель так вовремя оказался рядом. Но удивляться невероятно сильному дару и чудесному спасению сил не осталось. Сознание отправилось в свободный полет, оставляя в покое бесполезное, растратившее остатки жизненных сил, тело.
Темнота… Прекрасная и беспечная! Она освобождает от необходимости производить какие-то действия, даёт возможность отринуть все мысли и чувства, позволяет просто замереть, застыть в умиротворенном состоянии абсолютного стазиса, превратиться в ноль и раствориться в великой пустоте безвременья, что была, есть и будет во веки вечные.
Но долго наслаждаться этим замечательным состоянием не удалось. Кто-то неизвестный, пришедший откуда-то извне, грубо ухватил расслабившееся в блаженной прострации сознание и выдернул его обратно в жизнь.
Свет… Отвратительный и навязчивый! Он бьёт в лицо, пытается пробиться сквозь сомкнутые веки, не даёт покоя, тревожит, расталкивает, заставляя шевелиться и вновь ощущать невыносимую боль в, вернувшем чувствительность, теле.
— Пустой, ты энто… живи уж! — взволнованный голос бородокосого доносился словно откуда-то издалека, но с каждым произнесенным словом становился всё чётче и яснее. Вместе с ним возвращались и прочие звуки: плеск волн, скрип песка, сминаемого подошвами. Причём последних было с избытком.
Открыв глаза, убедился, что увиденное не было галлюцинацией, а народу и впрямь прибавилось. Прямо над головой, то и дело появлялось миловидное личико совсем юной девушки. Сначала по ошибке принял ее за, неизвестно когда успевшую появиться, Настасью, но сфокусировав взгляд, понял, что обознался. Слева замерли трое: высокая черноволосая женщина средних лет, худой парень неопределённого возраста и крестный, собственной бородатой персоной. Ещё и справа кто-то переминался с ноги на ногу, что-то бурча себе под нос. Поворачиваться, чтобы рассмотреть бурчащего, не стал. Любое движение вызывало вспышку боли, от которой темнело в глазах и казалось, что сквозь грудную клетку продели металлический крюк, и шевелят им из стороны в сторону.
— Ожил, родименький! — вновь подал голос бородокосый.
— А куда он денется?! У Алиски и не такие оживали! — хихикнул худой.
— Всё, вытащила. — подтвердила, склонившаяся над головой, девчушка, которая, по-видимому, и была Алисой. — Но долго его не продержу, надо срочно делать реконструкцию и все сращивать, а то опять реанимировать придётся. Выключаю его.
— Нет. — резкий голос черноволосой заставил всех присутствующих обернуться, а крестный, по-моему, даже дернулся от внезапного выкрика. — Он после этого не один час проваляется.
— Тогда хотя бы спек вколю.
— И спека не надо. Мне он трезвый нужен для разговора, а времени ждать нет. Местную анестезию сделай и сращивай.
— Да какую местную?! Тут половину тела замораживать надо!
— Значит так лечи. Потерпит. Времени нет. Начинай. А вы подержите его. — Последние фразы были обращены к прочим, оставшимся без дела, подчинённым. А то, что все прочие и впрямь были для темноволосой подчинёнными, сомнений не вызывало. Она и говорила, как лидер, короткими, рубленными фразами, словно приказы отдавала. И, судя по молчаливому согласию остальных, имела на это полное право.
— Потерпите, будет больно. — словно извиняясь, сочувственно прошептала Алиса.
После того, как остальные, обступив безвольное тело, придавили руки и ноги к земле, юная лекарка взялась за дело. Полуприкрыв глаза, опустила маленькие ладошки возле раны и, немного надавливая, пошла пальцами по краям. При этом начала потихоньку дуть, словно пытаясь успокоить боль, вдруг начавшую усиливаться, хотя раньше казалось, что дальше уже некуда.
— А-а-а-а а!!! Ыыыыыыы!!! — сдерживать рвущийся наружу крик больше не было возможности. Крик выходил сам собой. Крик оказался тем единственным, что могло хоть немного облегчить эти, поистине адские, муки. Ощущение было такое, словно прямо внутри грудной клетки развели костер. И с каждой секундой этот костер разгорался всё сильнее.
Опустил взгляд, рассмотреть, что за действия вызывают столь сильную боль. Лучше бы не смотрел.
Сам вид частично развороченной грудной клетки был ужасающе страшным. Но видеть, как под небольшими ладошками, распростертыми над раной, поврежденные ткани начинают шевелиться, стягиваться и обрастать потерянными фрагментами, было вдвойне ужаснее. Кисти рук девушки едва заметно светились и всё, на что этот свет ложился спешило принять свою нормальную форму: рассеченные мышцы соединялись, порванные сухожилия стягивались, перебитые сосуды тянулись друг к другу, торопясь стать единым целым. Правда из не успевающих затянуться разрывов то и дело брызгала кровь, но в остальном операция по чудесному исцелению шла хорошо. Главное, поскорее отвернуться, не смотреть на всё это действо, иначе с ума можно сойти. Ну и боль куда-нибудь деть. Только вот куда?
— Алиска, давай аккуратней! — недовольно пробормотал широкоплечий здоровяк с грустным оплывшим лицом, морщась от брызнувшей на щеку крови. Видимо, это он бормотал в стороне, когда меня привели в чувство.
— Куда гонишь? — к критике присоединился тощий, хотя на него ни капли не попало.
— Держите молча. Не мешайте ей. Это просто кровь. Не растаете. — вместо занятой делом лекарки ответила темноволосая, причём в своей обычной манере, пресекая на корню зарождающееся недовольство.
Продолжился ли диалог дальше, узнать мне было не суждено. Внезапно раздавшийся громкий хруст переключил градус боли сразу на десяток делений вверх. В глазах потемнело, дыхание перехватило, а сотрясшие тело спазмы выгнули тело дугой, несмотря на навалившихся ещё сильнее "медбратьев".
На периферии видимости мелькнуло лицо бородокосого, бормотавшего что-то успокаивающее. Оказывается, он тоже участвовал в фиксации "оперируемого". Неизвестно, что именно он пытался сказать — слух отрубило. Но это и неважно. Организм, не в силах больше переносить мучительную боль, наконец, решил дать перерыв истерзанным нервным окончаниям и отключился.
Отдых в блаженной пустоте. Что может быть лучше…
Пустота присутствовала повсюду. Она обволакивала снаружи и наполняла изнутри, проникала в каждую клеточку, превращая любое отличное от неё явление в такую же пустоту, темную и беспросветную.
Но, как известно, нет ничего вечного. Вот и пустоте не удалось нарушить этот непреложный закон.
Вынырнувшее из небытия сознание сходу включилось в работу, отвоевав у пустоты пространство, необходимое для функционирования. Правда, до конца извести покусившуюся на вечность субстанцию не удалось. Она осталась рядом, терпеливо дожидаясь, когда вернувшееся к жизни сознание вновь отправится в небытие.
Ещё толком не придя в себя, начал осмысливать так неожиданно вернувшиеся воспоминания. Причём, восстанавливая последовательность событий, на ум вдруг пришла мысль, что именно воспоминания способствовали той победе над топтуном, до последнего казавшейся невозможной. Может быть вместе с мыслеобразами и картинами из прошлой жизни вернулись и какие-то способности. Кто знает?!
Но, каково же было удивление, когда вместо воспоминаний наткнулся на, уже почти ставшую
