старому боярину, который задремал в дальнем углу зала, прислонившись к стене.
Боярин не шевелился.
— Вот старый пень! Совсем оглох!
Князь подошёл к боярину и тряхнул его за худое плечо. Боярин молча повалился на пол, задрав седую бороду. Я увидел обтянутый сухой кожей череп мертвеца.
Рано утром мы с Прошкой и Джанибеком выехали в Лопухинку. Болотник от лошади отказался.
— Мне пешком привычнее, — смущённо объяснил он. — Где полем пройду, где лесом, а где — болотом. А возле Лопухинки уже вас и встречу. Там мост через мой ручей будет — мимо не проедете.
С этими словами он потрепал по шее шейлуньского червяка, который вылез из-под земли поглазеть на наши сборы. Червяк обнюхал болотника и потёрся о его ногу.
Ну и сторож, бля!
Мыш собрался с нами.
— Перемена мест способствует развитию личности, — объяснил он, привычно надевая на голову чайное ситечко. — Да и родню в Лопухинке надо проведать.
— Мыш, — спросил я. — А есть такие места, где у тебя нет родни?
Мыш задумался.
— Мир огромен, — наконец, ответил он. — Вполне вероятно, что в нём найдутся уголки, где ещё не ступала мышиная лапа.
Сытин отсыпался. Накануне он перевернул вверх тормашками весь княжеский терем, разыскивая мару, которая сожрала боярина прямо на глазах у князя.
От моей помощи Сытин отказался.
— Вали домой и собирайся в Лопухинку, — сказал он. — Чует моё сердце — Хвороба неспроста так рвался туда. Разнюхай всё, как следует и выясни — что там понадобилось Хворобе.
Сам Хвороба мирно сидел в камере у Никиты Ильича по соседству с демонами. Сытин велел ни под каким предлогом не выпускать его из темницы.
— Даже если сдохнет — труп из камеры до моего прихода не выносить!
Но, по словам Никиты Ильича, Хвороба был живёхонек. И даже пил чай с пряниками, которые прислал ему князь Всеволод.
Очередную тему для догадок подкинул Гиппократ Поликарпыч. Рассматривая труп боярина Никодимыча, он между делом сказал Сытину:
— Выпотрошил я вашу самочку. Любопытный экземпляр.
— Какую самочку? — не понял Сытин.
— Летучую мышь, которую вы привезли. Мару, или как ты сказал, Вася?
— Гиппократ Поликарпыч! Какая, на хер, самочка? Это нежить! Она на моих глазах бесплотным облачком витала, — изумился Сытин.
— Не знаю, чем она витала, — возразил Гиппократ Поликарпыч. — Но яйцеклад и всё, что к нему полагается, у неё есть. Кстати, это не летучая мышь. Скорее, что-то среднее между птицей и ящерицей.
— Охренеть! — хором сказали мы с Сытиным. — Получается, эта тварь ещё и яйца где-то могла отложить?
— Запросто! — ободрил нас доктор, поправляя очки.
Мы выехали через западные ворота, ведущие к реке. Спускаясь по крутой тропинке к плавучему мосту, я оглянулся на участок, который подогнал мне князь.
Место, и впрямь, было хорошее. Крутой обрыв, с которого видна широкая серебристая полоса реки. Слева — простор Ильменя. За рекой — поля и дремучий еловый бор, в который уходила дорога на Лопухинку.
Поставь терем повыше, выйди на балкон — чуть ли не до Балтики достанет взгляд. Ширь, простор.
Я расправил плечи, чувствуя лёгкость в теле от планов и надежд. Ну, и от вчерашней бани, конечно!
Банник не подвёл. Натопил так, что от мягкого сухого жара волосы на голове закручивались колечками. Вроде и дышать легко, а на полке хрен усидишь!
Я лежал ничком, а банник взмахивал надо мной сразу двумя вениками, едва касаясь нетерпеливо зудящей кожи. Потом прошёл чуть сильнее, чтобы не обжечь, чтобы тело привыкло к жару. Поддал ещё полковша и начал парить обстоятельно, не спеша.
Спина зудела уже нестерпимо. Я не выдержал, вскочил. Выхватил веник и стал хлестаться сам, не щадя ни рук, ни спины.
— Рукавицы надень! — крикнул мне банник. Я натянул толстые войлочные рукавицы, чувствуя, как горят обожжённые кисти рук.
Нахлеставшись чуть не до обморока, я вывалился во двор и опрокинул на себя ведро ледяной колодезной воды. Сзади со вторым ведром подоспел банник.
Ох, хорошо-то как!
Банник, привстав на цыпочки у стола, налил мне в деревянную кружку холодного яблочного кваса. И куда-то тихо смылся.
Я развалился на лавке, лениво потягивая шипучий ароматный напиток. Скрипнула дверь, и в предбанник вошла Глашка.
— Ну, и жара тут у тебя, — улыбаясь, сказала она. — Попаришь меня?
Ну, само собой! Не баннику же доверять такое дело!
В общем, из бани я не шёл, а летел по воздуху. И с высоты полёта увидел, как лопата сама по себе копает ямки вокруг компостной ямы. Рядом лежали цветущие саженцы роз.
— Ты что там делаешь, дед Миша? — окликнул я невидимого прадеда.
— Золотарю жилище обустраиваю, — отозвался прадед.
— А чего один? Давай, помогу!
— Иди уже, помощничек! Какая работа после бани?
— А ты когда париться пойдёшь?
— Мне Берёза обещал завтра баню истопить. Только для нас с ним. Сходим, попаримся по-стариковски.
По-стариковски, как же! Прадед ещё троих молодых за пояс заткнёт!
— Берёза — это кто? — спросил я.
— Так банник, — ответил прадед. — Он в берёзовом венике ходит. Я его Берёзой и прозвал.
Я всё-таки отобрал у прадеда лопату. Один хер, Сытина с новостями дожидаться. Вдвоём мы быстро воткнули саженцы, полив их разведённым в тёплой воде навозом.
— Вот так, — довольно сказал прадед. — Без хорошего говна красоту не вырастишь! Ну, идём! Руки мыть, и за стол!
Сытин вернулся как раз к ужину.
— Заипался так, что и жрать не хочу! — пожаловался он.
И тут же навернул тарелку щей с громадным куском рыбного пирога.
— Ни хера я не нашёл, Немой! — сказал он, жадно орудуя ложкой. — Весь княжеский терем перевернул! Не поверишь — в такие закоулки заглянул, куда лет сто никто не заглядывал. Не было там никакой мары.
— А кто же боярина сожрал? — спросил я.
Сытин молча пожал плечами.
— Вот что, Немой! — вспомнил он. — Я Фому видел. Он сказал, что на дороге в Лопухинку неспокойно. Неделю назад купеческий обоз ограбили. Взял бы ты с собой побольше дружинников!
— Да на кой хер? Что мы, вчетвером шайку разбойников не разгоним?
Мы, не спеша, ехали по лесной дороге. Ёлки стояли вплотную к обочине. Длинные нижние ветки были обрублены, чтобы не мешали проезду, а верхние вытягивались над дорогой зелёным навесом, через который еле просвечивало солнце. Под ёлками, в опавшей хвое желтели россыпи крепких рыжиков.
В солнечных лучах столбом толклась мошкара. Я поймал лесного клопа, который собрался залезть мне за шиворот. Щелчком отшвырнул его в сторону.
Мыш давно соскучился сидеть в лошадиной гриве и дремал в старом
