Сбоку раздался оглушительный свист и послышался топот десятков пар сильных ног, обутых в подкованные сапоги. Чуть присев, Ваня увидел бегущих прямо к нему людей. До них было метров сто, и бежали они не спеша, весело громыхая автоматами. Бежали прямо на него.
Тут Иван инстинктивно сделал то, чему не раз удивлялся впоследствии. Его правая рука самопроизвольно разжала пальцы, которыми судорожно сжимала автомат. Пальцы потянулись к нагрудному карману, где был спрятан герметичный портсигар, взятый у убитого эсэсовца. Конкин достал его, открыл, сунул немецкую сигарету в зубы и принялся шарить по карманам в поисках зажигалки. Группа бежала прямо на него. В ярком свете им наверняка был виден он, застывший в нелепой позе, зажавший автомат между колен и шарящий себя по форменным карманам.
Чувствуя невнятное оцепенение, Иван продолжал искать зажигалку, как будто от этого зависела его жизнь. Он видел эсэсовцев, несущихся прямо на него, видел улыбки на их лицах. Если бы сейчас они подняли автоматы и принялись в него целиться, он попросту не смог бы даже сопротивляться. А фашисты были совсем близко. Они бежали прямо на него! Еще ближе, еще…
Они обогнули его на бегу, кто-то по-товарищески хлопнул по плечу, расхохотался. Последний бегун отстал, остановился. Подошел к Конкину, переводя едва сбившееся спортивное дыхание, и выудил из кармана зажигалку. Зажег и протянул огонек Ивану, который автоматически прикурил.
– Ну ты и раздолбай, Петер! – с улыбкой по-немецки произнес отставший. – Вечно ты теряешься! И в поезде теряешься, и теперь. Мы уж тебя везде обыскались. Да ладно, кури, – успокоил он Ивана, который схватился за сигарету, словно собираясь смять ее. – У нас есть еще пять минут. Это фельдфебель приказал бежать, просто чтобы размяться. Ну и влетит же тебе!
Конкин пробормотал что-то невнятное в ответ, но его новообретенный «товарищ-фашист» уже не слушал. Он повернул голову на пучок ослепительного, казавшегося осязаемым света. Иван глубоко затянулся зажженной сигаретой и лишь могучим усилием воли сумел сдержать кашель. Табачный дым продрал легкие так, что защипало в слезящихся уже глазах. Невольно он тоже посмотрел в сторону света.
Там, в самом ореоле, огражденном приземистыми строениями бараков, бились какие-то странные силуэты, невнятные, но казавшиеся огромными в контрасте с размерами предметов вокруг.
– Пошли! – эсэсовец толкнул Ваню в плечо. – Герр штурмгауптфюрер не любит ждать, это не добряк-фельдфебель…
Они пошли навстречу свету, яркому настолько, что дойдя до бараков и спрятавшись в их тени, где у стены стояли остальные эсэсовцы, Конкин почувствовал себя ослепшим. Подошел к дощатой стене, прислонился, переводя внезапно сбившееся дыхание, закрыл и потер глаза, ослепленные ярким светом. Тут кто-то подошел к нему вплотную, Иван почувствовал тяжелое дыхание и ткнул каким-то предметом прямо в живот. Не открывая глаз, Конкин взял предмет в руки и ощупал. Предмет был круглым и мягким с двумя твердыми гладкими предметами. Ваня догадался, что это были очки-консервы, наподобие тех, что используют мотоциклисты. Вокруг было столько непонятного, что задумываться о назначении этих очков Конкин не стал.
Он приоткрыл глаза, осмотрелся вокруг. Зрение понемногу возвращалось к нему. Конкин увидел, что стоит у стены барака в группе людей в эсэсовской форме. Все они возились, снимая головные уборы и надевая очки себе на головы. Ваня собрался было последовать их примеру, но на секунду замер, вглядевшись в место, где он выбрался из реки. Оказалось, что на другом берегу речушки, также поросшем камышом, всего в нескольких метрах от воды из земли торчала караульная вышка, плотно утвердившаяся в почве своими столбами-ногами.
Иван вздрогнул. Его охватила одна мысль – а что было бы, если бы караульный просто взглянул вниз?! Но, видимо, мысль о безопасности реки настолько прочно утвердилась в сознании обитателей объекта, что туда просто не смотрели. Глубоко вздохнув, Конкин подавил в себе дрожь и принялся натягивать очки, возясь с непривычными застежками и креплениями резинового обода. Надел и с удивлением почувствовал, что может видеть гораздо лучше. Ваня оттянул очки от лица и посмотрел на стеклышки, которые оказались затемненными, словно солнцезащитные очки, которыми любили щеголять летним днем франтовато одетые мужчины и просто люди с больным зрением.
Внезапно возня вокруг стихла. Иван поднял голову и увидел, что все вокруг вытянулись по стойке смирно, выдвинув автоматы на грудь. Он сделал шаг вперед и принял уставное положение так же, как и все остальные. Слева, невидимым выйдя из-за угла, к ним шел высокий статный офицер. Он шагал к ним, четко печатая шаг, но делая это без малейших усилий, словно родился офицером. С легким неудовольствием Конкин почувствовал, что не может вспомнить ни одного офицера Красной Армии, который мог бы вести себя столь же естественно, как вел себя этот офицер. Он, вытянувшись по струнке плечом к плечу с другими эсэсовцами, ждал, пока офицер подойдет к ним.
Внезапно у Вани страшно зачесалось в паху. Он попытался сдержаться, но это было выше человеческих сил. Рука сама потянулась вниз, к промежности, пальцы незаметно, как ему казалось, начали скрести форменные немецкие штаны, стараясь удовлетворить этот противный и неуместный зуд.
Стоящий сбоку от Ивана эсэсовец, тот самый, что дал ему прикурить у речки, сильно и болезненно толкнул его в бок. Офицер резко обернулся, повернулся направо и подошел к Конкину, встав вплотную, лицом к лицу. Ваня почувствовал странное ощущение, словно он уже где-то видел этого статного офицера-эсэсовца. А тот, подойдя к переодетому в немецкую форму русскому разведчику, не выказывал ни настороженности, ни озлобленности. Немец улыбнулся.
– Кто вы, солдат? – негромко спросил он.
Иван попытался ответить, но почувствовал оцепенение, его пальцы, чесавшие было промежность, сжали чресла с силой так, что он поморщился от боли. От офицера не ускользнули его действия, улыбка стала широкой, искренней.
– Солдат, вы язык проглотили? – чуть громче спросил он. Конкин открыл рот, но, поперхнувшись, закашлялся.
– Это Петер Фальке, герр гауптштурмфюрер, – произнес новообретенный товарищ Конкина, – мой земляк. Простите его, он такой… медлительный.
– Вы олух и клоун, Петер! – твердо произнес гауптштурмфюрер. – Но вы смешной и нравитесь мне! Продолжайте вести себя так же, и наш боевой дух будет на высоте. Пусть рыдают коммунисты!
Вокруг послышался одобрительный и дружелюбный смех. Конкин почувствовал, как оцепенение уходит, оставляя его самого ослабленным и спокойным до странности. Он сумел улыбнуться сквозь очки, занявшие пол-лица, и произнес:
