Тот вздрогнул и уставился на нее странным мутным взглядом.
– Ты нам очень нужен. И хватит пускать здесь сопли!- резкие, как пощечины, слова привели десантника в чувство,- Попробуй вытащить схему этого крыла на компьютер. Понятно?
Хадсон кивнул. Хикс видел, что ему трудно сообразить, о чем она говорит. Его мозг был перегружен впечатлениями последних часов.
– Нам нужно отрезать все выходы и входы. Понятно?
Кивок.
Ну вот, похоже, он приходит в себя, слава Богу.
– Нам нужно найти шлюзы, ведущие в соседние блоки, тоннели для кабелей, все, через что эти ублюдки могут проникнуть сюда. Нам нужно перекрыть все лазейки так, чтобы оказаться полностью изолированными от внешнего мира. И постарайся сделать это побыстрее, у нас очень мало времени.
Хадсон кивал головой, Ребекка смотрела на него, а видела…
– СМОТРИ, ГОЛОВАСТИК. ЭТО-ЛОШАДКА.
ПАПА ПОКАЗЫВАЕТ НА ЭКРАН.
СТРАННОЕ ЖИВОТНОЕ БРЕДЕТ ЧЕРЕЗ УТРЕННИЙ ЛУГ. СТЕРЕОСЪЕМКА УЛОВИЛА ДАЖЕ КАПЛИ ЧИСТОЙ РОСЫ НА ИЗУМРУДНОЙ ТРАВЕ. СУЩЕСТВО ОЧЕНЬ КРАСИВО И ГРАЦИОЗНО. ДЛИННЫЙ ТЯЖЕЛЫЙ ХВОСТ ЛЕНИВО ДВИЖЕТСЯ ИЗ СТОРОНЫ В СТОРОНУ. ГРИВА ЧУТЬ КОЛЫШЕТСЯ ОТ ЛЕГКОГО ТЕПЛОГО ЛЕТНЕГО ВЕТЕРКА.
ЕЛЕ СЛЫШНО ПЕРЕШЕПТЫВАЕТСЯ МЕЖДУ СОБОЙ ЛИСТВА.
РОСА, ПОХОЖАЯ НА МАЛЕНЬКИЕ БРИЛЛИАНТЫ, СВЕРКАЕТ В ЛУЧАХ НЕЖНОГО СОЛНЦА. ЛОШАДЬ КАЧАЕТ ГОЛОВОЙ.
– ЛОШАДКА,- УЛЫБАЯСЬ ШЕПЧЕТ РЕБЕККА.
– Хорошо,- как во сне бормочет Хадсон,- Хорошо. Сейчас. Я сейчас сделаю.
– Хадсон,- зовет Васкес. Он оборачивается,- Расслабься.
Десантник кивает и, пошатываясь, бредет к компьютеру.
Красные огоньки. Колонисты. Мерцающие красные огоньки.
Бишоп спокойно посмотрел на Рипли и невозмутимо продолжил:
– Может быть, мне лучше пойти в лабораторию? Проверю, как там Горман, а заодно продолжу анализ.
– Хорошо,- согласилась она. У нее не было претензий к андроиду, и все же… Рипли чувствовала себя гораздо лучше, когда его не было рядом.
Бишоп прошел по короткому коридору и остановился перед дверью в лабораторию. Он решал свои проблемы. В его голове вертелись одновременно тысячи комбинаций. И андроид компоновал их, разбивая на группы, отбрасывая самые невероятные и несостоятельные. Он примерял их, как рубашки на манекен. У него была твердая основа – доклад Рипли и эмбрион. И была версия. Шаткая, требующая доказательств, но все же достаточно правдоподобная, объясняющая поведение ЧУЖИХ, версия.
Гидравлика с шипением раскрыла толстые стеклянные створки. Он шагнул в лабораторию.
Сперва нужно осмотреть Гормана, а уж потом заняться анализом. Но теперь ему не придется блуждать в потемках. У него есть направление.
Пять фигур склонились над большим экраном, по которому ползли причудливые переплетения комплекса. Рипли скользила пальцем по длинному каналу, тянущемуся через всю станцию.
– Это служебный тоннель. Наверное, по нему они и передвигались… Так… Проходят мимо нас и поднимается наверх… Так…
Волонтеры жадно следят за ее пальцем, словно надеясь, что он выведет их к спасению.
Перст судьбы.
– Ага. Вот! Здесь есть проход, прямо над нами. Вот он. Хадсон, чуть назад.
Схема послушно двигается, открывая все новые и новые лабиринты.
Господи, сколько же их.
– Еще. Теперь вверх. Вот так. Хватит.
Картинка застывает. В самом центре три небольших квадрата. В двух из них зеленые сигналы.
Это мы. Успокойся.
Лаборатория, компьютерный зал и санитарный блок кажутся на этой схеме маленькими и незащищенными. У Рипли появилось ощущение…
Боже ты мой, кажется, что все тоннели, коридоры и коммуникации сходятся здесь, в блоке «Д». И не дай бог, забыть хоть один из этих кротовых ходов.
– Так. Здесь есть двери. Мы можем запереть их и заварить. Это ИХ удержит. Какое-то время. Наверное. Тут,- ее палец упирается в схему,- на перекрестках возведем баррикады. Дальше,- палец снова движется по схеме,- Здесь, здесь и здесь. Все эти доки нужно заварить. Тогда операционная и лаборатория будут изолированы.
Берк знал то, чего не знала Рипли. На станции существовали особенности конструкции, не обозначенные на схеме. По сути дела, весь комплекс состоял из огромнейшего количества разнообразных щелей, через которые без труда могли бы пролезть ЧУЖИЕ, и эти люди, при всем своем желании, не смогли бы заделать их. Даже потолки представляли собой не цельную конструкцию, а двойные блоки, между которыми был полутораметровый лаз. И пол. И даже некоторые из стен.
Если бы его спросили, почему он не сказал об этом волонтерам, Берк бы ответил: «Я не хотел лишать их надежды».
Но это было бы потом. А сейчас у него были свои виды на ситуацию.
– Что делать?- Васкес, собранная и деловитая, ожидала приказов. От Рипли. Или Хикса. Сейчас эти люди были равны для нее. По званию и авторитету. И если бы кому-нибудь вздумалось назвать Рипли Белоснежкой, этот кто-то мог бы запросто получить в зубы. Рипли помогала ей в подсчете шансов. И ее указания увеличивали число костяшек на стороне «ДА».
– Вы вместе с Хадсоном завариваете двери и люки,- Хикс видел, как Рипли еще раз склонилась над схемой. Губы ее шевелились, она хмурилась, проверяя, высчитывая…
От того, насколько надежно им удастся запереться, зависит их жизнь.
Бишоп пинцетом извлек из тела эмбриона странный отросток.
Так. Похоже, я был прав. Ага. Эта штука сообщается с нервной системой.
Он снова склонился над микроскопом.
ЧУЖИЕ.
Их было много. Больше сотни. Удачное место. Нужное количество протоплазмы. Той самой протоплазмы, которую они ждали больше двух сотен лет. Для появления на свет эмбриона требовался инкубатор. Это должен быть живой органический инкубатор, дающий пищу и другие, необходимые для жизни эмбриона, вещества. Зародыши развивались в нем от двадцати четырех часов до шестидесяти суток. Все зависело от активности протоплазмы и, соответственно, от величины жизненной активности.
После созревания эмбрион выбирался из кокона и начинал самостоятельную жизнь. Окончательную форму он принимал за два-три часа после рождения, становясь вполне сформировавшейся, зрелой особью, готовой отстаивать интересы расы в любой ситуации.
Взрослый индивидуум не боялся перепада температур, ему не требовались сон или пища. Они и убивали не ради пищи. Просто основным инстинктом в них был инстинкт борьбы за жизненное пространство для своего вида. Заложенный в них с рождения, он заглушал даже потребность в сохранении собственной – отдельной – жизни. Все, что двигалось – жило – уничтожалось. Либо
