маковками куполов.
— Ты подожди пока тут, — сказал Карась, немного смутившись, когда они вошли в пахнувший воском и ладаном притвор. — Мне с отцом Никитой поговорить надо.
Он двинулся дальше, куда-то в сторону алтаря, а Герман остался возле дверей.
Он редко бывал в церкви. В детстве всегда ходил с родителями по праздникам, но после того, как мать умерла, а отец его вышел в отставку, такие походы прекратились. Кажется, сам отец, не веривший в Бога, считал такие походы только служебной необходимостью: нужно было, чтобы тебя на праздник видели в храме и начальство, и подчиненные. Так было заведено.
Герман и сам не был верующим, в его кругу это было нормально. Все сдавали в гимназии Закон Божий, и все по этому поводу отпускали шуточки, от которых батюшка-преподаватель за бы голову схватился. Впрочем, может и не схватился бы: он Карася Герман знал, что в семинарии будущие батюшки отпускали шуточки еще и поциничнее.
Он побродил, разглядывая тусклые иконы и вдыхая сладковатый свечной дым. Карась что-то задерживался, и Герман стал рассматривать убранство храма.
Над входом была фреска, изображавшая последние дни. Слева был изображен Душекрад: с ехидной улыбкой на алых губах он одной рукой срывал со страждущих, поднявших руки в мольбе людей оковы, а другой надевал на них новые. Это символизировало то, что Душекрад по преданию пообещает людям свободу, но будет она ложной.
Герман знал, что в Священном Писании такого персонажа не было — он появился благодаря тем откровениям, что были дарованы Его Величеству во времена Сопряжения. Можно сказать, что император написал свою версию Апокалипсиса, и именно она теперь считалась каноничной, хотя весте с тем всегда подчеркивалось, что Откровению Иоанна Богослова она ни в чем не противоречит, только уточняет туманные прозрения апостола.
Душекрад сперва будет долго жить среди людей, искушая их, обманывая, завлекая в свои сети, сея раздоры и питаясь их душами. А потом сбросит маску и встанет у престола Антихриста. Некоторые нынче думали, что пророчество о Душекраде на самом деле говорит о вампирах: вот уж кто питается людскими душами, да и в манипулировании им нет равных. Говорили даже, что под личиной какого-нибудь вампира он уже и явился. Н этой почве не раз возникали вампирские погромы, но власти, не желавшие новой войны со Шварцландом, эти погромы пресекали.
Наконец, явился Карась, шумно выдохнул, помотал головой, словно усталая лошадь.
— Тьфу, насилу втолковал ему, — проговорил он с досадой. — Я ему говорю, что перфорированные узы надо ритмичным пением лечить, а он говорит: отец мой не так делал. Не все ли равно, как его отец делал, когда тут наука? А, ладно. Ты чего сказать-то пришел?
— Слушай, Карась, а ты бывал в доме Трегубова? — спросил Герман.
— Пару раз, — Карась подозрительно прищурился. — Там квартира… неважно, чья. А что?
— Не ходи туда в ближайшее время. И вообще, я тебя просил повыяснять насчет этой штуки, но пока не надо, и вообще… не говори пока ни с кем из тамошних.
— Плохо все, да? — уточнил Карась спокойным тоном.
— Есть такое, — Герман кивнул и отвел глаза.
— Это из-за войны? — уточнил Карась.
— Какой еще войны?
— А что, у вас в управлении еще не знают? — Карась выпучил глаза. — Ну, дела! А такой войны, что ночью за городом напали на дачу, где отсиживались пятеро из «Черного предела». Те сперва думали, что жандармы, а потом приметили, что это последневольцы. По одному человеку ухлопали с каждой стороны, теперь война между ними, вот так. Последневольцы говорят, что «Черный предел» революцию предал и убивает своих товарищей. Те в ответ говорят, что видели, как девица из «Последней воли» спит с жандармом. Совсем черте что.
Герман покачал головой, делая вид, что он тут совершенно ни при чем.
— В общем, ты, Карась, в это все пока что не суйся, — Герман взял его за плечо, чтобы придать своим словам убедительности.
— Да ну их всех у свиньям! — Карась махнул рукой и смутился, осознав, что воскликнул чуть громче, чем следовало в храме. Службы сейчас не было, но какая-то старуха в черной вдовьей шали взглянула на него неодобрительно.
— Все у них там не слава богу, — зашептал Карась, оглянувшись в ее сторону. — Вот, эту штуку потеряли, твою. Знаешь, кстати, что говорят? Ты только не смейся. Говорят, жандармы ее себе забрали. А? Есть ведь в этом всем что-то забавное, да?
— А много кто про эту штуку знал? — спросил Герман. Его как-то совсем не забавляло, что он сделался объектом охоты еще и для нигилистов.
— Тех, кто про нее реально что-то знал, боюсь, всех убили, — вздохнул Карась. — Это было несколько человек из разных общин, самые уважаемые. Ходили слухи, что они испытывают нечто грандиозное, что перевернет мир. Один даже своим проболтался, что это вещь, которая даст крестьянам свободу, а нигилистам — силу. Многие были на взводе, готовились брать Зимний дворец. И вдруг — новость о гибели группы. Была паника, несколько человек застрелилось. Теперь никто не знает, что делать, все друг на друга окрысились, на этом фоне выходке последневольцев никто даже не удивился особо.
Герман покачал головой.
— Ты сам-то что делать собираешься? — спросил Карась. — Тебе нужно решить. Или отдать эту штуку…
— Нет, — ответил Герман. — Как я ее отдам? Кому? Ты сам говоришь, там все глотки друг другу вот-вот перегрызут. Нет, с этим подождем. Но если что, ты сможешь передать кому-то? Кому можно доверять?
— Я знаю одного человека… — проговорил Карась с сомнением. — Он, конечно, теперь от дел отошел… Но по крайней мере, уж он… ему можно, верить, да, он во зло эту вещь не использует.
Герман кивнул, и они медленно пошли к выходу.
— Красиво здесь… — проговорил невольно Герман.
— Угу, — по-барсучьи буркнул в ответ Карасев. — Я тоже иной раз, как зайду, думаю, а ну как Бог в самом деле есть, а? Вот ему, должно быть, весело глядеть на то, как мы тут копошимся. Или, наоборот, грустно? Это ведь как посмотреть…
Глава одиннадцатая, в которой в расследовании происходит неожиданный поворот
Рано утром десятого июня Герман шел на службу в безукоризненно сидящем лазоревом мундире, мысленно примерял уже на него погоны поручика и насвистывал какую-то недавно услышанную в кафе-шантане бойкую мелодию. Он чувствовал, как от груди к кончикам пальцев сбегают разряды радостного возбуждения. Сегодня должна была начаться операция по внедрению, которая, быть может, закончится триумфом и позволит ему выдвинуться.
Агент был готов, и Трезорцев рекомендовал его, как крайне опытного. Герману сегодня нужно было поговорить с ним, дать описание тех, на кого обратить особое внимание. Арестованный однорукий тоже дал интересные показания — оказалось, не просто так он выслеживал в пивной жандармов. Навел его некий, «бледный что твоя смерть» господин, и мазурик даже выдал место, где с этим господином надлежало потом встретиться. «Попадетесь вы нам, господин Фридрих,» — думал Герман, мысленно потирая руки: «Поговорим с вами тогда, и про клетку, и про все остальное».
У ворот, неподалеку от входа в свой корпус, он на секунду задержался, рассматривая припаркованный кем-то на другой стороне дороги, возле фешенебельной гостиницы «Элизиум», самолетный экипаж — настоящее чудо, которое не каждый день увидишь. Снабженная колесами и странным круглым крылом сверху, это повозка могла как ехать по дороге, так и летать по воздуху, приводимая в движение магической силой водителя. Во всей империи таких были считанные десятки, и не столько из-за дороговизны самой конструкции, сколько из-за ограниченного числа людей, готовых тратить магию на такие полеты.
Интересно, кто это прилетел в «Элизиум»? Кто-нибудь из великих князей? Или министр?
Возле экипажа стоял и заботливо протирал чистой тряпицей корпус человек в кожаной куртке с пышными усами, но он, конечно, был не хозяином. Экипаж собрал вокруг себя толпу галдящих мальчишек, а усатый хоть и смотрел на них добродушно, но подходить к машине близко не давал и трогать не разрешал.
Впрочем, Герман сразу же забыл об экипаже, едва вошел в кабинет Трезорцева. Хозяина там не было, зато в нем сидела, видимо, ожидая его, симпатичная
