Капитан «уголька», услышав крики и стрельбу, дал гудок. Этим он окончательно разбудил всех на борту и живность в окрестностях. Затем крикнул через трубу в машинное:
– Ванюша! Самый малый вперед!
На расшиве арестанты собрались у бортов, пытаясь разглядеть в тумане хоть что-то.
– Это шо? Нас освобождають? – спросил Бацекулов.
– Та да, держи карман шире! – оскалился Ульды. – Не с нашим собачьим счастьем!
И действительно, Федя Ульды оказался прав.
Шум затих. От борта расшивы отплыла лодочка, привязанная ранее к корме.
Затем долго ничего не происходило. Наконец, снова появилась лодка. На ней, закутавшись в шинель, стоял офицер.
Грабе казалось: он переправляется через Стикс, а казаки на веслах – два Харона.
Аркадий не питал заблуждений: сей путь по реке для многих будет последним, арестантов везут на смерть.
Однако совесть его не мучила.
Он знал: так надо.
***
Караван задержался до полудня.
Капитан пароходика собственноручно промерял дно у берегов, нашел место, где можно было подвести расшиву достаточно близко к крутому берегу. Когда это было сделано с борта на сушу сбросили сходни, по ним на палубу перевели лошадей Грабе, Пахома и Гордея Степановича.
Потом снова отправились в путь, вверх по течению.
Капитан вел «уголек» не спеша, сверяясь по каким-то лишь ему ведомым меткам. Грабе заметил, что картами сей «речной волк» не пользовался.
Через два дня пути капитан остановил машину, бросил якорь. Цепь в клюзах скользнула вниз словно змея…
Владелец суденышка сообщил Грабе:
– Все, я дальше не пойду.
– А чего так?
– Чего-чего… – отвечал капитан без малейшего почтения. – Сам гляди: воды в реке: кошкины слезы. Межень ноне – и так плицами песок гребу. Еще версты две ходу и на мель брюхом сяду. Вам с того легче будет?
– А если корабли разгрузить, арестантов по берегу пустить?.. Это поможет?
– Поможет, да только мало. Ровно на версту. Дальше – устье. Стало быть, две реки будет. Точно сядем на дно.
И снова были сброшены сходни, на берег сходили кони, скатывались телеги. Затем пошли отвыкшие от солнца и твердой суши под ногами – арестанты.
– Телеги сразу бросьте. Тут дорог нету, не пройдут. – заметил Грабе. – Ну что Пахом, веди.
Пашка пристроился за Быком, хотелось быть к нему поближе, когда тот начнет драпать.
Но тот не спешил. Свою часть ноши нес безропотно, впрочем, оглядываясь на окружающие деревья.
Те были высокими, чуть не до самого неба, крона листвой застилала небосвод
Впереди колонны, как водиться, ехал Пахом. Немного сзади двигался бывший градоначальник, Грабе и есаул. Далее, гремя кандалами, в окружении казаков, шли арестанты.
Оглядываясь на кандальных, Спиридон обмолвился:
– Это славно, весьма славно, что Его Величество в своей милости даровал своим подданным прощение. Все же они тут пользы принесут гораздо более чем на эшафоте.
– Одно другому не мешат… – сболтнул есаул. – Пользу принесут – и в расход. В капусту.
– Неужели так можно? – ахнул Спиридон.
Есаул посмотрел на Грабе, ожидая поддержки. Но тот смотрел только вперед, оставляя казаку возможность выкручиваться самому.
И есаул действительно пустился в тяжкое:
– А что тут такого? Народец тут как на подбор, один к одному: насильники, убийцы – хватай любого и вешай. Не ошибешься, есть за что…
– И что же потом? Всех их пустят в расход? Может быть меня? Или вас? Или вот его?
И тут Грабе решил сыграть отступного:
– Да вряд ли кого пустят. Широка матушка Россия. Всегда есть где человеку сгинуть. А если и кто провинится, то можно и в расход, что за печаль… На «столыпинский галстук» тут все наработали.
***
И они шли дальше – скованные одной цепью.
Бывало, в лесу трещали деревья, ночью кто-то выл. За кустами и деревьями будто бы что-то мелькало. Сомнительно было, что лесные жители интересовались людьми в каком-то разрезе, кроме кулинарного.
Кандальные перекликались:
– Хотел бы я знать… Куда нас тащат… Куда нас гонят? – твердил Пашкин спутник.
– Вестимо куда. На убой. – начинали спорить где-то сзади.
– Хотели бы убить – уже бы и закопали.
– Так они нам смертушку, верно, лютую нашли. К ней в пасть и гонють!
– А я вот где-то слышал… – начинал Рундуков. – что в Сибири открыто месторождение минеральной водки. Залежей хватит, чтоб вся Россия пила беспробудно двенадцать лет. Но преступный режим скрывает правду от народа.
– Брехня… – отзывались сзади, и тут же раздавалось. – Твоюмать!
– Ты под ноги-то смотри, а не лясы точи!
Действительно – шли тяжело, без дорог. Иногда звериными тропами, а чаще и без них.
Порой приходилось перелазить через поваленные деревья, высокие словно холмы, столь длинные, что не видно было им ни конца, ни края.
От лошадей тут было мало толку. Всадники не могли ехать из-за низких веток, лошади дрожали и нервничали из-за бродивших где-то рядом хищников.
Ночью останавливались на привал, ели сухари, пили чай из котла.
Что-то большое и страшное выло где-то совсем рядом.
– Страшно? – спрашивал Пашка сидящего рядом Быка.
– Да чого мени лякатися? Я и сам страшный. Була справа – три губернии в страхе тримав.
Кандальные укладывались спать.
***
Но самой страшной тварью здесь были не волки, не медведи. Надоедала мошкара. Она не мешала заснуть, сон превращала в мучение, а утром любой непокрытый кусок кожи пух и чесался от укусов.
От этого страдали все. Но почесаться времени не было – по крайней мере арестантам. Чтоб почесаться – надо было остановиться, положить ношу на землю…
Но Грабе торопился, гнал колонну вперед, только вперед.
Привалы были только на самое необходимое – краткий отдых, перекус и снова в дорогу.
Имелась полевая кухня, ее, матерясь, толкали сзади колонны казаки. Но пока были в пути – ни разу ее не топили, ели сухари, запивая негорячим же чаем.
И вдруг, в один день за следующим холмом закончился лес. Его срезало словно ножом. Сам этот «нож» лежал рядом. Пашке из-за спин остальных показалось, что это железная стена.
– Тарелка. Железная тарелка – проговорил Рундуков. Он был повыше Пашки, потому видел он больше.
Было ясно, что тарелка здесь недавно. Она стояла на боку, приваленная многовековыми елями.
От нее шел след: несколько деревьев выворотило с корнем, срезало подлесок, где-то выжгло почву. Но где-то посредине поляны оный след сходил на нет.
