Повинуясь приказу руководства, я внедрился в его окружение и завоевал его доверие. Задачей передо мной стояло — не позволить ему вторгнуться на территории России и тени российской. Мы ведь тоже торгуем оружием на чужих территориях в своих целях — часто руками таких же темных людей… вернее, — личностей, как Мсцишевский. Я исполнил задачу — сорвал ряд операций поляка, срубил на корню его планы и заполучил нужные начальству сведения о нем. Мы властны над ним — можем давить на него, диктовать ему и управлять им. Но пока мы его не трогаем, а ждем, когда германские власти сообразят, что их внутренней вражде конца не видать, а внешний враг совсем не за горами, — тогда они согласятся на безоговорочную дружбу с нами и на условия нашей дружбы. Тогда Мсцишевский будет убран нами с поля боя или просто устранен мной из жизни. А пока я, особо не встревая в его дела, держу с ним связь. Контакт и контроль — все, что требует от меня ныне начальник. Оружие и машины — все, что мне ныне нужно от Мсцишевского. С оружием вопрос исчерпан, а с машинами… К машинам поляк просто тяготеет душой.
Начал загружать в голову польский — мне на нем нужно говорить чисто и мысли излагать четко, а я изрядное время на нем не изъяснялся. Только перед тем, как явиться к полякам, я должен… Засветил экран, запустил «отмычку», открыл линию связи.
— Швед, давай открывалку.
— Не готово еще.
— Мне и простая сперва подойдет. Пока и крючок заточенный сгодится пробку пивной бутылки подцепить.
— Понял. Оставлю, где обычно. Главная открывалка тоже с часу на час будет.
— Швед, так вышло, что все главное только впереди. Третья открывалка должна быть другой — сложной. Действительно сложной.
— Что, градус повышаешь?
— Повышаю, Швед, — сильно. Мне не водку, а чистый спирт пить предстоит.
— Запой, Охотник?
— Без вопросов.
— Точно запой…
— Швед, выручай! Дело серьезно! А время торопит!
— Данные оставь — я все сделаю. А ты не надумал с нами — в Карелию?
— Какая Карелия?!
— Ты взвинченный что-то…
— Оставь первую открывалку — я возьму. Готовь вторую. А к вечеру — третью.
— Я один к вечеру никак не закончу. Надо Вейкко подключить.
— Никаких чужих, Швед!
— Вейкко не чужой.
— В курсе дела только ты. Понял?
— Понял. Но мне времени никак не…
— Швед, шкурой своей тебе обязан буду! Не останусь я в долгу!
— Да не думай ты про долг. Я просто не уверен, что так быстро управлюсь.
— Уровень твой. А как тебе со временем быть… Я тебе образец дам — ты его обработаешь только, как требуется.
— Ты не шутишь? Такую штуку мне через сеть перешлешь? Охотник, рискуешь ты сильно…
— Без ответа.
— Руководство ведь не в курсе…
— Без ответа.
— Трудный выбор ты мне даешь, друг…
— Не втяну я тебя — сухим из воды выйдешь.
— Я не о своей шкуре тревожусь…
— За дело не бойся — оно всех стороной обойдет. Слово даю. Как голову на отсечение.
— Я твоему слову верю.
— Я доверяю тебе так, что вверяю себя всего, Швед! Как товарищу боевому тебе доверяю! Одному тебе, Швед! Велик мой долг! Но я про него вспомню и верну сполна, когда время придет! Я тебе отныне и до гроба такой верный друг, каких у тебя не было и не будет! Берись за дело! Да про тишину не забывай! Конец связи.
Перекачал программу. Поковырялся в базе данных, подыскивая себе для дела подходящий транспорт. Мне же теперь от государства ни людей, ни техники. Даже денег нет. Гол, как сокол. Только сокол — хищник, он долго голым не останется. Придется все своей головой и своими руками добывать… а может, и — своими острыми зубами.
Адреналин и эндорфин! Напряженно и радостно! Эх, Игорь Иванович, неужто мной одни химикаты правят?! Я же всегда у вас таким рассудочным и расчетливым офицером слыл! Я же всегда себя таким отстраненным и холодным насмешником считал! А теперь злюсь и смеюсь! А хуже всего — все сразу и сильно! А у меня ведь и уровень другого вредоносного гормона — тестостерона поднимается! Страсть голову кружит и дыхание крадет! У меня! У того, кто за всю жизнь только одну девицу в постель положил, не думая о стране и о ваших приказах, Игорь Иванович! А главное, — о стране и приказах ваших не думал я тогда только из-за того, что еще пацаном был, еще погон на плечах не носил!
Поймал себя на мысли, что напеваю немецкую песенку, — напористую и задающую ритм моему скорому и жесткому шагу. Немецкие песенки мне как нельзя кстати! В них про страсть поют, как про войну, а про войну, как про страсть!
Радостное нетерпение поднимает меня над землей. С трудом сдерживаюсь, чтобы не пристать к первой попавшейся девушке, чтобы не заговорить с первым встречным. Со мной такого и после бутылки водки не было. Мне просто нельзя терять голову — даже, когда нужно пить, напаивая противника… и я никогда головы не терял — даже, когда пил черт знает что и черт знает с кем. Я обязан мыслить ясно, как бы тяжело это ни было, какой бы сложной ни была ситуация. А теперь… Надо мне скорей находить вконец потерянный рассудок. Пора мне, пусть и будучи не в ясном разуме, браться за ум.
Остановился в подворотне, осмотрелся и проник в подвал. Скинул потертую куртку Вольфа и спустил штаны… только запамятовал выправить их из тугих голенищ. Черт… Игорь Иванович, совсем скверная да дырявая у меня голова стала! Смеюсь над собой молча, смотря на себя в зеркальном осколке! Прискорбное зрелище!
Сосредоточиться надо. Натянул кожаные штаны и накинул на плечи, поверх борцовской майки, кожаный пиджак. Пригладил вздыбленные волосы и втер тонирующий бальзам, чуть затемняя и золотя их. Стер с лица напряженную жесткость и нарисовал спокойную высокомерность. Открыл во всю ширину прищуренные глаза и расправил сведенные плечи, выкидывая из головы резкие рывки Вольфа. Нацепил на руку не в меру дорогие часы и вышел на свет. Взглянул на мир «волчьим взглядом» напоследок и прикрыл глаза темными очками — серыми стеклами, вставленными в оправу не дешевле всех остальных вещей Яна.
Мой Ян рассчитан на одного пана Мсцишевского. Я сотворил его, собираясь вызвать не только доверие и уважение сурового поляка, но и его привязанность. Мой Ян — поляк простого происхождения, но чистой крови. Он умен и горд, с вида уравновешен, но в глубине души — горяч до безрассудства. Он человек, обладающий всеми качествами, присущими пану Мсцишевскому. Только Ян малость выставляется по молодости и тяготеет к грубому блеску по бескультурью, но все — по мелочам. Такие недостатки несущественны и простительны, а главное, — они убедительны. Когда человек не совсем правилен — он всегда живее. А когда образ похож на объект в целом, но отличен в ерунде — он не только правдоподобнее, но и притягательнее. Такой образ цепляет объект, как крючком, — останавливает на себе его взгляд, обращает на себя его внимание, заставляет его над собой задуматься. Неточности нужны. Видя Яна, пан Мсцишевский видит свое подобие, но не себя. Вот поляк и старается сделать из него себя, вникая в его судьбу, как в свою. Он видит в молодости Яна не свою молодость, но нечто близкое. Вот и старается задать его будущему свое направление, беспокоясь о нем, как о себе. Я Мсцишевского крепко подцепил. Он верит мне… моему Яну. Он верит мне с готовностью, не проводя серьезных проверок и не замечая подвоха. А ведь связь Яна с провальными операциями, пусть не очевидна, но просматривается. Только Мсцишевский продолжает полагать, что я помогаю, а не мешаю ему вести дела с британцами — с друзьями врага, общего для всех остальных.
