— Гейл. — Я поворачиваюсь и начинаю возиться с веревками, связывающими его запястья. Кто-то передает нам нож, и Пит разрезает веревки. Гейл падает на землю.
— Лучше доставить его к твоей матери, — говорит Хеймитч.
Нет никаких носилок, но старуха из лотка с одеждой продает нам доску, служащую ей прилавком.
— Только не говорите никому, где вы ее взяли, — произносит она, быстро собирая оставшиеся товары. Большая часть площади опустела, страх взял верх над состраданием. Но после того, что произошло, я не могу никого винить в этом.
К тому времени мы уже кладем Гейла на доску вниз лицом. Совсем маленькая группа человек осталась, чтобы нести его. Хеймитч, Пит и несколько шахтеров, входящих в тот же отряд, что и Гейл.
Ливи, девушка, живущая через несколько зданий от моего дома в Шлаке, берет меня за руку. Моя мама вылечила ее маленького брата в том году, когда тот подхватил корь.
— Нужна помощь? — Ее серые глаза испуганы, но уверенны.
— Нет… Но ты могла бы найти Хейзелл? Отправить ее к нам? — спрашиваю я.
— Хорошо, — говорит Ливи, разворачиваясь на каблуках.
— Ливи! — говорю я. — Не позволяй ей взять с собой детей.
— Нет. Я сама с ними останусь, — отвечает она.
— Спасибо.
Я беру куртку Гейла и тороплюсь вслед за всеми.
— Приложи снег, — бросает Хеймитч через плечо. Я захватываю небольшую горстку снега и подношу к щеке. Боль немного отступает. Мне тяжело открывать левый глаз, и в тускнеющем свете все, что я могу сделать, это следовать за ботинками идущих впереди.
Пока мы идем, я слышу как Бристел и Торн, товарищи Гейла, по очереди рассказывают о том, что произошло. Гейл пошел в дом Крэя так же, как он делал это сотни раз, потому что знал, что тот всегда платит хорошие деньги за индейку. Вместо этого он встретил там нового Главного Миротворца, которого, как слышали мужчины, зовут Ромулус Тред. Никто не знает, что случилось с Крэем. Он покупал белый ликер в Котле только сегодня утром, очевидно, все еще командуя Миротворцами Дистрикта, но теперь его нигде не могут найти. Тред сразу же арестовал Гейла, а так как он стоял там, держа мертвую индейку, сказать в свое оправдание он, конечно же, ничего не мог. Слухи о его проблеме быстро расползлись. Он был приведен на площадь, вынужден признать себя виновным и приговорен к побоям, которые немедленно привели в действие. К тому моменту, когда я пришла, его стегали по крайней мере сорок раз. Отключился он после тридцати.
— Повезло, что у него была только одна индейка, — говорит Бристел. — Если бы был его обычный трофей, могло быть намного хуже.
— Он сказал Треду, что нашел ее, блуждающей по Шлаку. Что это было с этой стороны забора, и он убил ее палкой. Это все равно преступление. Но если бы они узнали, что он был в лесу с оружием, они бы точно убили его, — рассказывает Торн.
— А что насчет Дариуса? — спрашивает Пит.
— После примерно двадцати ударов он вышел вперед, сказав, что этого достаточно. Только он сделал это не так умно и официально, как Пурния. Дариус схватил Треда за руку, и тот ударил его в лоб рукояткой кнута. От него не стоит ждать ничего хорошего, — поясняет Бристел.
— Звучит не слишком здорово для всех нас, — говорит Хеймитч.
Начинает идти снег, густой и мокрый, делая видимость еще труднее.
Я спотыкаюсь на дорожке, ведущей к моему дому, идя за остальными, больше пользуясь своими ушами, нежели глазами, чтобы ориентироваться. Золотой свет окрашивает снег, когда открывается дверь. Появляется моя мама, которая, без сомнения, ждала меня после долгого и необъясненного отсутствия.
— Новый Глава, — говорит Хеймитч, и она кивает головой так, будто больше и не надо ничего объяснять.
Меня переполняет страх, когда я вижу, как она превращается из женщины, которая зовет меня, чтобы убить паука, в совершенно бесстрашную. Когда больного или умирающего приносят к ней… думаю, это единственное время, когда мама точно знает, кто она. За мгновение длинный кухонный стол очищен, на него накидывается стерильная белая ткань, а сверху кладется Гейл. Мама льет воду из чайника в тазик, веля Прим нести средства из ее аптечки. Сухие травы, настойки и пузырьки, приобретенные в магазине. Я наблюдаю, как ее руки, длинные пальцы крошат это и выливают в тазик. Она окунает ткань в горячую жидкость, пока дает Прим указания подготовить вторую смесь.
Мама смотрит на меня:
— Это задело твой глаз?
— Нет, он просто закрыт из-за опухоли, — говорю я.
— Приложи к ней больше снега, — велит она. Но я явно не приоритетный пациент в данной ситуации.
— Ты сможешь его спасти? — спрашиваю я маму. Она ничего не отвечает, поскольку вылавливает ткань, полагая, что на воздухе она быстро остынет.
— Не волнуйся, — говорит Хеймитч. — До Крэя у нас часто использовали побои. Она та, которая вылечивала их.
Я не могу помнить время до Крэя, время Главного Миротворца, который использовал кнут. Но моя мама, должно быть, была тогда моего возраста и все еще работала с родителями в аптеке. Даже тогда у нее были умелые руки целителя.
Очень аккуратно она начинает протирать искалеченную плоть на спине Гейла. Я ощущаю боль в животе. С моих перчаток на пол капает вода от растаявшего снега. Пит усаживает меня на стул и прикладывает ткань, в которую завернут новый снег, к моей щеке.
Хеймитч говорит Бристелу и Торну, чтобы те возвращались домой, и я вижу, что он сует им деньги в руки, прежде чем те уходят.
— Неизвестно, что случится с вашей командой, — говорит он. Они кивают, принимая деньги.
Прибегает Хейзелл, запыхавшаяся, покрасневшая, со свежим снегом в волосах. Теперь она молча сидит на табурете рядом со столом и держит Гейла за руку, периодически поднося ее к губам. Моя мама не признает даже ее. Она сейчас в месте, где есть только пациент и иногда еще Прим. Остальные могут только ждать.
Даже при ее опыте требуется очень много времени, чтобы очистить раны и решить, какие мази подходят, чтобы излечить так мелко искромсанную кожу. После того, как кровь смыта, я могу видеть, каждый порез в месте, куда приземлялся кнут, и каждый из них отзывается болью в порезе на моем лице. Я умножаю свою собственную боль в сорок раз и изо всех сил надеюсь, что Гейл так и останется без сознания хотя бы на время. Конечно, я прошу слишком многого. Когда мама накладывает последнюю повязку, стон слетает с его губ. Хейзелл гладит его по голове и шепчет что-то успокаивающее, в то время как моя мама и Прим продолжают работать со своими скудными запасами обезболивающих, которые обычно продаются только врачам. Их трудно достать, они дорогие и всегда пользующиеся спросом. Мама хранит их для самой худшей боли. Но что означает «худшая боль»? Для меня это любая боль. Если бы я была ответственной, то все запасы обезболивающих ушли бы за день, потому что я не умею смотреть, как страдают. Мама же старается сохранить их для тех, кто находится практически при смерти.
