Серые глаза поляка сверкнули чуть ни красным углем, но он растянул прямой рот на сухом лице, усмехаясь.
— Мы всегда считаемся с теми, кто сопротивляется и противостоит нам, хоть это нам и не по нраву, Ян. Хорошо, не станем скалить клыки и решим все спокойно и рассудительно.
Седой поляк строго свел кустистые брови, когда надсадный крик прорвался через неплотно запертую дверь, ведущую на лестницу к подземным уровням и к гаражам. Вацлав старается… Я так и вижу, как встаю, беру автомат, вышибаю дверь и открываю огонь. Только я не встану, не возьму автомат и не пристрелю Вацлава. Я положил на исцарапанный стол тщательно проверенную ствольную коробку автомата и вытер руки от заводской смазки — на этот раз не о грязную, а о чистую тряпку.
— Хорош, ничего не скажешь.
— Французы в последнее время стали вырываться вперед.
— Верно, пан. Но я пока немецким ограничусь.
— Не будешь брать? Ян, мы люди свои. Я тебе его, как сыну, советую.
— Он, и правда, совсем неплох. Но мне немецкий автомат нужен. И еще… Мне машина нужна — «призрак» с чистыми правами. Но не старый отъезженный вариант, а новый — «призрак», созданный под заказ.
Поляк молча кивнул, задумчиво постукивая пальцами по крышке потертого стола. Он все, что может, старой мебелью обставляет. Думаю, молодость вспоминает. Ведь ему до внутренней, а не внешней, скандинавской скромности далеко. Нет, он не такой, как немцы, пану чужд дух обыденной сдержанности и беспредельно выставленной на вид государственности. Ближе ему, думаю, англичане, берегущие свое внутренне пространство от всего внешнего, замыкаясь в себе и закрывая двери. Ему никак не понятен раздольный русский размах и тяга к неслыханной роскоши, как каждого отдельного человека, так и всего государства.
— Говори, какая машина, какие документы? Когда и куда подогнать?
Я передал пану бумажку со сведениями из вскрытой базы данных. Пан прочел, кивнул мне, скомкал бумажку в кулаке и бросил в пепельницу с моим догорающим окурком.
— К вечеру мне нужна точная копия одной — на выбор. Главное, — с соответственными документами.
Поляк нахмурился, качая головой.
— К вечеру не получится. Машину, может, и найдем. И номера перебьем. А документы не справим.
Так и знал! Отомстит он мне за непокорность! Он высоко ценит мою непокорность, но всегда мне мстит! Просто, показывает, что может ограничить меня и надо мной контроль имеет. Такой он — властный.
— Постарайтесь, пан. Я вам за такого «призрака»…
Написал на бумажке цену и передал бумажку пану. Он так же скомкал ее, так же бросил в пепельницу.
— Ян, у меня сейчас сложный период. Мне непросто стало справляться со всеми делами одному. Мои люди заняты, решением моих задач. Я не могу переключить их со своих задач на твои так просто и так сразу.
— Я понимаю, пан.
Написал другую цену, приписал до черта нулей с замиранием сердца. Поляк посмотрел и откинулся в потертом кресле. Он склонил голову на грудь, сложил пальцы замком и рассмеялся — одним ртом.
— Не отступишь?
— Нет, пан. Мне к вечеру нужен «призрак».
Он поднял на меня сверкающие жадностью глаза, расправил костлявые пальцы и сжал кулак, хищно хватая воздух.
— Ты такой же, как я, Ян. Ты всегда добиваешься своего, какими бы безрассудными и безумными ни казались другим твои цели и средства их достижения. Ты должен закончить свои дела и сразу вернуться ко мне. Я введу тебя в курс своих дел. Ты должен войти в курс скорее.
Я поставил пустую стопку на стол.
— Я похож на вас, но я не такой, как вы, пан.
— Такой же, Ян. Ты даже не знаешь, как ты жаден.
Я скинул с плеч пиджак с позорно дорого оцененным ярлыком.
— Все только — видимость. Вещи служат мне, а не я им. Мне нужны машины и оружие, но они служат не мне, а моей цели.
— Ты жаден не до вещей, а до людей, Ян. Мы с тобой берем себе людей, а не простые предметы. Мы не желаем никаких вещей, мы желаем одних людей, Ян.
Я молча кивнул — что правда, то правда.
— Насчет меня вы верно подметили, пан. Но ваше пристрастие к машинам выглядит искренним.
— Мы можем править людьми, можем вершить их судьбы и будущее, Ян. Но мы обречены на вечные мучения. Наша жажда власти всегда неутолима. Ведь мы никогда не становимся всевластными. Отсутствие лишь одной вещи лишает нас всевластия, но она — недостижима, Ян.
— Что за вещь, пан?
— Никто никогда не любит нас.
— Я с вами не согласен.
— Люди могут любить наш разум, наше тело, но душу — никогда. Ни честный человек, ни подлый «пес» никогда не полюбит жестокого «волка» — его холодную и жадную душу. Ты молод, Ян, но ты поймешь с годами, как желаем мы недоступной нам добычи, как жестоко гложет нас голод, как беспощадно жажда душит наши «волчьи» души. С годами ты иссохнешь, как я, Ян. Ты останешься один, спрячешься в глуши и окружишь себя безмолвными тварями или вещами, как я, как все мы.
— Я знаю, пан, что рано или поздно окажусь в одиночной ссылке. Знаю, что сошлю себя, коль меня никто иной не сошлет. Просто, вы старый «волк», покидающий стаю, а я — молодой одинокий «волк». Я с молода мечтаю о тайной тихой жизни. Но пока не пришло время покоя, пан. Надо нам доделать наши дела, не думая о людях и «собаках». Обойдемся мы одной нашей дружбой, ожидая должного времени одинокой тишины. Мы «волки», мы охотимся в «волчьих стаях», сторонясь людей и «собак».
— Запомни, Ян, у нас нет никого, кроме нас, — ничего, кроме нашей «стаи».
— Не думаю, что об этом можно забыть, пан.
Я рассмеялся мысленно — молча, но громко, будто в голос, будто во все горло. Пан забыл про осторожность и попал в мои зубы! Он открыт передо мной! Стоит один, как в чистом поле! А я же — снайпер, ходящий тихонько вокруг него притененными пролесками!
Пан мой — он у меня под прицелом. Поляк показал мне изъян в броне. А я заметил и запомнил. Главное, — пан признал меня. Мой клинок нацелен ему в грудь, мои клыки клацают у его горла, а он не закрыт и щитом подозрений. Но важнее, — он признался мне, что нуждается в моей поддержке. Верный знак слабости — худшей из всех, слабости духа. Он беззащитен предо мной, прося моей помощи. Пану нужна моя забота — что ж, я позабочусь о нем. Только не, как о друге, а, как о враге. Ведь он мой враг — враг моей страны. Игорь Иванович прокрадется следом за мной на все секретные склады старого поляка, проследит моими глазами все его опасные связи и проникнет моими стараниями во все его планы. Но все позже… Позже или никогда… Ведь пока я только и делаю, что поедаю «волчьим взглядом» чудесное видение девушки, стоящей у меня перед глазами то в прохладном тумане, то в знойном маре! Только и думаю о красавице моей!