в тех гиблых местах вот так не посидишь, не покуришь, но там хоть какие-то крохи сведений о том, что происходит в стране, можно получить.
Да ладно в стране, тут более-менее какое-то понимание есть. «Чистки» наверняка продолжаются, в аппарате НКВД – гарантированно. Новый нарком Берия наверняка выжигает каленым железом остатки тех, кто ему достался в наследство от старой власти точно так же, как Ежов в свое время уничтожал ставленников Ягоды. Новая метла всегда чисто метет, так было и так будет. Впрочем, Павле до этого более дела нет никакого, потому что из тех, с кем она столько лет работала бок о бок, а то и стояла плечом к плечу, почти никого в живых не осталось. Осенью 1937 года специальное отделение при 9 отделе ГУГБ НКВД, по сути, перестало существовать, за какой-то месяц из жизни ушли почти все, по отношению к кому она могла употребить слово «друзья», и она осталась на свете одна.
Нет, присутствовал шанс, что хотя бы отдельские уцелели. Не факт, разумеется, но вроде про них на допросах вопросы не задавали. И если она права, то это очень хорошо, потому что если нет, то много народу может помереть не от пуль и снарядов на поле боя, а в тылу, от морового поветрия или обескровливания. И еще неизвестно, какая смерть хуже. А эти ребята, хоть большей частью и неумехи, конечно, потому как молодняк, но все же что-то знают, что-то умеют. Тот же Ликман не совсем безнадежен, у парня есть и хватка, и норов, без которого хорошим оперативником не станешь.
А без того и другого им никак не обойтись. Все ведь как в старой пословице обстоит: «Кому война, а кому мать родна». Когда горя людского столько, что хоть залейся, разная пакость из темных углов свое рыло высовывает, чуя, что ей есть чем поживиться безданно, беспошлинно. Человеком больше, человеком меньше – кто их искать станет, когда счет потерь на тысячи идет, а то и на десятки тысяч?
Но нечисть да нежить ладно, есть и похуже вражины. Есть «Аненербе», которое наверняка сидеть сложа руки не станет, всячески помогая наступающим частям вермахта как на передовой, так и за линией фронта. И тамошние спецы, бесспорно, куда хуже любого гуля или семьи вурдалаков. Эти на мелочи размениваться не станут, они мыслят масштабно. И, что совсем скверно, спецов хороших у них хватает.
А наши профессионалы тайной войны, увы, попали в жернова власти, которые перемололи их в песок. Не все, конечно, но многие, в том числе и она, майор госбезопасности Веретенникова. Просто непосредственно ее в последний момент кто-то вытащил из той мясорубки, в которую были брошены ее друзья и соратники.
Павла много думала на этот счет, прикидывая так и эдак, кто же этот загадочный «некто», но так и не смогла прийти к хоть какому-то внятному выводу. Менжинский, который ей благоволил, давно скончался, с Вышинским она как в 1936 году разругалась, так больше и не общалась, Каганович… Ну, он хоть мужик из настоящих, но не стал бы рисковать головой ради нее, что, в принципе, разумно. Если за всех любовниц, которых взяли по пятьдесят восьмой статье, впрягаться, то сам рано или поздно отправишься остроги пересчитывать. И это в лучшем случае.
А остальные все потенциальные заступники с таким уровнем влияния на события кто в могиле, кто сидит.
Ну не «хозяин» же ее судьбой заинтересовался? Нет, она его знает лично, их еще аж в 1918 году под Царицыным Минин познакомил, да и после дорожки переплетались, если можно, конечно, это так назвать. И когда Стеллецкий библиотеку Ивана Грозного искал, и когда тень Лжедмитрия Первого повадилась таскаться по Кремлю и его окрестностям, то и дело пугая уборщиц, буфетчиц и Демьяна Бедного, который любил побродить в темное время суток в Александровском саду, изыскивая вдохновение. И в этих случаях, и в кое-каких других она сама «хозяину» доклады о ходе расследования делала. Да и на разные мероприятия ее Бокий с собой частенько брал, зная то, что ее с ног даже литр водки, причем принятый с ходу, не собьет. Такая вот особенность организма.
Но что до нее «хозяину»? Веретенникова – простой винтик в государственной машине, даже не несущая ось, какой смысл ее судьбой интересоваться тому, кто думает о судьбе целой страны? Так что это не он, здесь кто-то другой колоду тасует.
Но кто? Нет ответа.
Впрочем, с какого-то момента этот вопрос ее интересовал все меньше и меньше, забили любопытство мытарства, километры и хвори. Одних лагерей она сменила пять штук. Сначала Павлу отправили под Акмолинск, где она по колено в ледяной воде часами рубила камыш. Но продлилось это недолго, поскольку всплыло простое обстоятельство – она не являлась членом семьи врага народа, потому делать здесь ей было нечего, лагерь-то этот под них был заточен. Мало того, она, как выяснилось, собственно, не являлась даже врагом народа в полной мере, так как ее пятьдесят восьмую пункт 1а заменили на пятьдесят восьмую пункт 1 г, то есть прямую измену родине ей больше в вину не вменяли. Она теперь сидела за недонесение о готовящейся измене, что, в принципе, здорово меняло дело, правда, при этом совершенно не меняло срок. Как «червонец» навесили, так и остался.
Дальше последовали Печора, Кемь, Потьма – и пересылки, пересылки, пересылки. В Сегетском лагере железное здоровье Павлы дало сбой, и она свалилась с воспалением легких, отключившись от реальности почти на три недели. Ну а придя в себя, с удивлением обнаружила, что находится в деревенской избе, с печкой, половичками и котом-мурлыкой. Было дело – даже заподозрила, что или с ума сошла, или там, за темной чертой, что-то на самом деле есть.
А оказалось все просто. Ее перевели с лагерного заключения на ссыльное поселение, определив местом отбытия наказания крохотный поселок Лихово на Кольском полуострове. Жило тут всего несколько русских семей да десятка два саамов. Ну а вокруг тундра с живностью, озера с рыбой, то ли холмы, то ли невысокие горы на горизонте да небо бездонное над головой. И все, больше ничего. Ни электричества, ни репродуктора, ни газет, ни новых людей. Разве что раз в пару месяцев заскочит участковый уполномоченный Семенов проведать, как тут у них дела, четыре раза в год лавка с мукой, сахаром, солью и дробью приедет, да экспедиторы за песцовыми шкурками и деликатесной рыбой в сезон нагрянут.
И все. И снова никого нет. И
