случае, так кажется мне.
Следующий день проходит обыденно и буднично, я провожу что-то вроде тестирования солдат и по результатам определяю в подходящий взвод.
Больше всего проблем с лихом одноглазым. Такого брать в разведку или на штурм – стрёмно, даже если принять все необходимые меры без-опасности…
Затем вижу, как ловко и непринужденно он в одиночку ворочает тяжеленный «гочкис» и явно способен палить из него, как из «ручника». А ведь это талант! Сдается, боец нашел свое призвание.
Решено!
– Будешь служить во втором штурмовом взводе пулеметчиком. И гляди за техникой в оба, то есть во весь глаз, – поправляюсь я.
Попутно даю задание взявшему над ним шефство унтеру Ипполитову.
– Поднатаскай бойца в русском, а то порой не сразу и поймешь, что говорит на своем. В бою каждая секунда на вес золота.
– Слушаюсь, – козыряет унтер.
Вечером принимаю царский подарок от Маннергейма. Каким-то чудом барону удается раздобыть датский ручной пулемет Мадсена, по сути, первый по-настоящему ручной пулемет с коробчатым магазином сверху и сбоку от ствольной коробки.
– Ахренеть! – не могу сдержать радостный возглас и сразу же выпаливаю: – А еще есть?
Барон смеется.
– Увы. Там, где я его достал – больше нет. Но если появятся – постараюсь заграбастать раньше, чем доберутся другие.
По лицу барона вижу – рыбные места он выдавать не собирается, хотя мы вместе совсем еще недавно воевали, причем довольно-таки неплохо.
У Жалдырина и Буденного при виде чудо-агрегата текут слюнки.
Смеюсь.
– Нет, ребята… Не обижайтесь, но игрушка не для вас. Ручной пулемет пойдет в штурмовой взвод. Там ему самое место. Но, прежде чем вручить его штурмам, вы должны освоить его сами, изучить матчасть и техническое устройство, а потом поработаете в качестве инструкторов.
Двух других более счастливых людей на свете в этот день не существует. И мореман и будущий маршал Советского Союза готовы бежать с пулеметом прямо сейчас, я все-таки останавливаю Буденного, чтобы напомнить о выступлении перед офицерским собранием.
– Доклад переписал?
– Еще трошки осталось. Чуть-чуть.
– Ну-ну… Ладно, ступай – осваивайте машинку.
Память вдруг выдает новую подсказку: моим штурмовикам придется орудовать в тесных окопах. С обычным оружием там не очень повоюешь – развернуться и то проблема.
В Первую мировую неплохо себя показали дробовики. Вот бы снабдить ими второй взвод.
Понятно, что оружие нештатное, по официальным каналам хрен продавишь. К тому же мне желательно заполучить дробовики вот прям щаз, крайний срок – завтра.
Выкладываю соображения Маннергейму. Тот задумчиво трет затылок.
– Ох, Николай Михалыч… Умеете же вы озадачивать…
– Так я ж не ради себя!
– Только это вас и извиняет! Попробую пустить в ход кое-какие связи. Может, и выцарапаю вам дюжину дробовиков.
– Две!
– Побойтесь бога, штабс-ротмистр!
– Хотя бы полторы…
– Пусть будет полторы, – вздыхает Маннергейм.
Оба понимаем: хочешь получить хоть что-то – проси немыслимое в немыслимых количествах. Что-то да перепадет. То есть штук на пять-шесть дробовиков можно рассчитывать.
Еще день уходит на всякие мелочи и частности: этого – туда, этого – сюда. Ну и что – что не хочет?..
Зато теперь у меня полный расклад: кто, где и за какие заслуги.
Затыкать дыры на фронте эскадрон не бросают, значит, у меня есть время на подготовку людей. В первую очередь – офицеров и вольноопределяющихся.
Сначала гоняю их, они потом гоняют своих подчиненных.
Делюсь наработанным опытом, разъясняю непонятные моменты и всякие тонкости, вроде системы оповещения сигнальными дымами и птичьими криками. Показываю нашу импровизированную полосу препятствий, учу владеть разными видами вооружения, включая трофейные.
Настоящий офицер должен уметь делать все и даже чуточку больше.
Ненавижу пустую беготню, поэтому занятия идут по строгому плану. Эх, мне б месяца два-три, да кто ж мне их даст!
Судя по оперативным сводкам, японцы накапливаются напротив наших позиций, не сегодня – так завтра пойдут в наступление.
Но и изматывать солдат не хочется – ничего хорошего из того, если они пойдут отражать врага смертельно усталыми, не выйдет.
Ищу во всем золотую середину и, как мне кажется, нахожу, пусть и с большим трудом.
Бойцы вроде поднаторели и с «копыт» при этом не падают.
Опять же – хорошая и обильная кормежка, после которой солдат не испытывает дискомфорт и не сидит в нужнике в позе орла часами.
Решительно отказываюсь от занятий строевой. Вот наступит время парадов, так тогда в полном объеме и сразу! А пока пусть лучше учатся броскам от наших окопов к вражеским.
Проверками мне не докучают, но нет-нет да мелькнут на горизонте чьи-то золотые погоны с крупными звездами.
Судя по выражению на лицах – приезжают не столько посмотреть, сколько полюбопытствовать, чем это тут занимается экспериментальное подразделение и что делает из того, что неведомо другим.
Хорошо, что у меня выработанная еще из прошлой офицерской жизни привычка переносить такие вещи стоически, не выпадая из колеи. Тем более я сам заинтересован, чтобы наш опыт распространился как можно шире.
Одним эскадроном можно выиграть сражение, но точно не войну. Мы – всего лишь та соломинка, что способна переломать хребет верблюду, но надо, чтобы таких соломинок было много, не один тюк.
Поэтому я не жалуюсь и не прошу, чтобы нас оставили в покое. Наоборот, с охотой рассказываю про все нововведения.
Конечно, есть вероятность, что информация может уйти налево, к японцам, но, думаю, рано или поздно – это все равно произойдет. Сейчас важнее не сохранность секретов, а подготовка, причем в массовых масштабах.
В часть приезжает репортер с фотографом. Лицо репортера кажется мне подозрительно знакомым, особенно пухлые обвисшие усы.
– Гиляровский, Владимир Алексеевич, «Русские ведомости». Пишу фронтовые заметки, – представляется он и с любопытством смотрит на меня. – Слышал о вас много необычного, господин штабс-ротмистр. Признаюсь, был изрядно заинтригован и потому приехал, чтобы увидеть все собственными глазами. Ну и узнать вас получше.
Точно! Теперь вспоминаю, где его видел. Это же сам король российской журналистики, дядя Гиляй! Большой знаток Москвы и патриот Родины!
Он-то мне и нужен.
– Давайте по-простому, без чинов и званий. Николай Михайлович Гордеев, – улыбаюсь я. – Рад вашему визиту! Думаю, нам есть о чем с вами поговорить, Владимир Алексеевич!
Гиляровскому чуть за полтинник. Это по меркам моего бывшего времени – почти молодость, а тут, в начале двадцатого века, такой возраст считается уже чуть ли не старостью.
Но «дядя Гиляй» полон сил и кипучей энергии.
Вислые усы, крупный нос, лихо заломленная коническая каракулевая папаха – вылитый Тарас Бульба [14].
– Показывайте, как тут у вас все
