устроено, батенька! – Его мощная и несколько грузноватая фигура бывшего циркового борца и бурлака так и пышет здоровьем.
– Ступайте за мной, Владимир Алексеевич.
Веду его по расположению: солдатская столовка – ряд столов и скамеек под дощатым навесом с плетенными из соломы стенами-матами, полевая кухня, военно-полевой сортир – в наибольшем удалении от места приема пищи, дабы не разводить антисанитарию.
Длинный ров, чтобы разом хватило на одномоментное отправление больших и малых нужд примерно трех десятков бойцов, сверху устроен дощатый насест с «очками» и длинными, сколоченными из крепких жердей треугольными «козлами».
Перекладины на «козлах» позволяют уверенным пользователям сидеть не орлами, балансируя над отхожим местом, а цивилизованно, как на стульчаке, отправлять естественные надобности.
От непогоды и посторонних взглядов уборная прикрыта такими же плетенными из соломы стенами и крышей.
Дядя Гиляй удовлетворенно кивает, понимая солдатские нужды.
– Гляжу, Николай Михалыч, вы о санитарии изволите заботиться? – Гиляровский указывает на длинный умывальник на полтора десятка персон, устроенный на входе в клозет.
Умывальник представляет собой деревянный коробчатый желоб, устроенный несколько в уклон, дабы вода естественным образом из него стекала и не застаивалась, и длинную трубу из сочлененных между собой толстых полых стволов бамбука с деревянными коническими клапанами, называемыми в просторечии «сосками».
Вода в бамбуковую трубу подается из большого деревянного бака, сколоченного эскадронным умельцем-бондарем.
– Зачем добавлять работы армейским эскулапам, Владимир Алексеевич? Им и так есть чем заняться. Да и боец уместен в бою, а не страдающим от дизентерии в госпитале.
Дядя Гиляй понимающе хмыкает.
– Здорово все у вас, по уму сделано. Есть чему поучиться. А то мне прежде приходилось бывать в таких расположениях, где офицерам нет никакого дела до их подчиненных.
Вздыхаю. Что есть, то есть.
– А это к чему? – Гиляровский показывает на подведенный к сортиру ручей.
– Проточная вода уносит нечистоты на поле. И нам хорошо – не воняет, и китайцам – получают дармовое удобрение.
– Сами додумались? – Дядя Гиляй смотрит на меня с нескрываемым уважением.
– У японцев подсмотрел во время разведки, – признаюсь я.
– Однако…
– Идем дальше.
Показываю репортеру «Русских ведомостей» нашу полосу препятствий, солдатские упражнения в рукопашной.
В глазах бывшего циркового борца неподдельный азарт, когда он наблюдает, как ловко Лукашин-старший валяет своих спарринг-партнеров.
– Господин штабс-ротмистр, дозвольте и мне попробовать?
– Владимир Алексеевич, помилуйте. Иван – медведь-оборотень… Профессиональный разведчик.
– Ну, я тоже не пальцем деланный. С батюшкой на медведей на охоте хаживал, да и на Кавказе почти год с башибузуками в охотничьей команде воевал.
Это когда? На русско-турецкой, что ли? Так это было почти тридцать лет назад.
Смотрю на Гиляровского с сомнением.
– Не сомневайтесь, я не одного турецкого часового скрал. Веселое занятие – та же охота. Только пожутче. А вот в этом и удовольствие.
Его взгляд загорается от воспоминаний.
– Что ж… извольте, – развожу руками, а сам шепчу Ивану на ухо, чтобы был поосторожнее с гордостью российской журналистики. Пред-упреждаю: – Зашибешь или поломаешь – башку отверну.
Казак кивает.
Гиляровский сбрасывает с плеч бекешу, а с головы свою запорожскую папаху.
Оба поединщика медленно сходятся в центре площадки, кружат, не сводя друг с друга внимательных глаз.
Неуловимое движение Ивана, и шея Гиляровского оказывается в жестком захвате. Плечи Дяди Гиляя бугрятся мускулами, он хекает и высвобождается из захвата, как скользкий обмылок из неловких пальцев.
Должно быть, какая-то французская штучка, недаром в цирке Гиляровский боролся с лучшими силачами своего времени, да и потом стал в Москве членом-учредителем первого Русского гимнастического общества, был даже какое-то время его председателем.
И вот уже Иван пыхтит в замке рук Владимира Алексеевича, лицо его багровеет.
Но и казачья выучка многого стоит. Гиляровскому удается оторвать противника от земли, но тут оборотень выворачивается и с кошачьей грацией приземляется на одно колено.
Рывок. Иван отскакивает от противника, разрывая дистанцию.
Оба стоят, тяжело дыша и не сводя взгляда друг с друга. Иван обозначает движение, Гиляровский тут же словно перетекает в сторону.
Противники замерли. Круг зрителей затаил дыхание.
И тут оба выпрямляются, жмут друг другу руки и обнимаются. Два мастера признали равенство сил и мастерства.
Тайком показываю Ивану оттопыренный вверх большой палец в знак одобрения.
– Вашбродь… – Кузьма тихонько толкает меня под локоть, – там Жалдырин с Буденным прислали сказать, что у них все готово для спытаний энтих… ракетных снарядов.
– Силен ваш казак… – Гиляровский подходит к нам, надевая на ходу бекешу с папахой, – в какой-то момент я думал – каюк, не вывернусь. А я ведь каждый день стараюсь тренироваться.
– Владимир Алексеевич, мне необходимо отлучиться на испытания одной новой приспособы. Могу назначить вам провожатого, походите по расположению, посмотрите, пообщайтесь с бойцами…
– А можно с вами, Николай Михалыч? Нутром чую, вы что-то необычное будете испытывать.
– Не могу отказать.
Едем с королем русского репортажа на наш импровизированный полигон.
Одалживаю Гиляровскому смирную лошадку – не пешком же ему тащиться, а тачанки у меня все при деле, да и не для пассажирских разъездов они.
Мой барабашка-ординарец на своей коняге держится чуть позади, готовый выполнить первый же приказ или распоряжение.
– Владимир Алексеевич, откройте тайну, что за французский прием вы использовали, чтобы вывернуться из захвата моего казака?
– Да особой тайны тут нет. Только прием не французский, а… японский.
– Вы бывали в Японии?
– Не довелось. Но был у меня учитель – дядька Китаев, беглый матрос. Этакий квадратный человечище… Руки, как у обезьяны, длинные. Лет шестьдесят ему было, мне, подростку, он казался тогда каким-то сказочным богатырем.
– Так уж и богатырем?
– На медведя без ружья ходил с одним ножом. Медведь на задние лапы, пасть разинет, дядька Китаев ему полушубок в зубы, ножом – прямо в сердце. С одного удара валил. Десяток мужиков с ним совладать не мог. Расшвыривал их, как котят, и матерился не то по-японски, не то по-китайски. Теперь уже и не понять.
– Фантастическая личность, – восхищенно присвистываю я.
– Не то слово. Его еще в юности забрили в матросы, так он в каждом порту устраивал драку, через это и зубы все потерял. В конце концов, провинился так, что его приговорили к расстрелу. А он в море кинулся и того… Попал к японским рыбакам. Потом несколько лет жил в Китае. Он меня и научил многим премудростям, да и вообще к гимнастическим упражнениям приохотил.
Гиляровский, помолчав, добавляет:
– Никто мне, кажется, не помог так в жизни моей, как Китаев своим воспитанием. Сколько раз все его науки мне вспоминались, а главное, та сила и ловкость, которую он с детства во мне развил.
Владимир Алексеевич роется в
