– Вы сами откуда такие тонкости знаете?
– Когда-то сподобилось учиться на физмате. Были там фанатики, занимавшиеся квантовой механикой.
– Сложная наука?
– Не то слово. Есть мнение, что постичь её способен только один человек из двухсот тысяч.
– Серьёзно?
– Мне, знаете ли, не до шуток.
– Один на двести тысяч, – задумался Кондаков. – То есть пять на миллион… Хотите сказать, что во всём Питере есть всего лишь двадцать пять человек, досконально усвоивших… э-э-э… квантовую механику?
– Скорее всего, и того меньше.
– А если наш паренёк, собравшись на вокзал, прихватил первую попавшуюся книгу? И в квантовой механике он никакой не дока, а, наоборот, дуб?
– Даже не представляю себе квартиру, в которой подобная книга могла оказаться под рукой. Её место в академической библиотеке или на соответствующей кафедре. Вы обратите внимание на состояние книги. Такое впечатление, что её зачитали до дыр.
– Благодарю за консультацию. – Кондаков ощущал себя словно рыбак, вместо окунька поймавший на крючок тропическую рыбу-бабочку. – Эти снимки можно напечатать?
– Не проблема.
– Тогда сделайте для меня юношу в полный рост, отдельно голову и отдельно книгу. И берегите память своего фотоаппарата! Вполне возможно, что она ещё пригодится.
– Давайте я перепишу её вам на жёсткий диск, – предложил Ухналёв.
– Почему на жёсткий? – опасаясь подвоха, осведомился Кондаков. – А на мягкий нельзя?
– Мягких не бывает.
– Тогда не надо. Сказано – беречь, значит, берегите, – буркнул Кондаков, принимая в руки полноформатные цветные снимки, с легким шумом выползавшие из щели принтера. – В заключение позвольте один вопрос личного характера. Почему у вас всё время такой испуганный вид? Неужели совесть не чиста?
– Даже и не знаю, что вам сказать… – Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. – Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.
– Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.
– Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев – двадцать.
– В каком-то смысле вы тоже специалист по квантовой механике, – промедлив самую малость, молвил Кондаков. – Это я к тому, что вторую такую натуру не сыскать и среди миллиона человек. У вас ведь не душа, а прямо-таки кровоточащая рана. Вам лечиться надо.
– Чем?
– Сначала водочкой. А когда захорошеет, подыщите подходящее место, желательно людное, и плюньте на памятник какого-нибудь вождя. Их в вашем городе, слава богу, хватает. А ещё лучше – демонстративно справьте малую нужду. Стопроцентная гарантия, что вам ничего за это не будет. Более того, обязательно найдутся сочувствующие. Кое-кто даже пожелает повторить ваш подвиг. Убедившись в безнаказанности, вы постепенно начнёте избавляться от чувства постоянного страха.
– Спасибо за совет, но на старости лет привычки менять поздно. Пусть я останусь живым примером самоунижения, и, глядя на меня, внуки вырастут настоящими Ухналёвыми, смелыми и предприимчивыми.
– Только бы не зарвались. Те, кто с «наганом» выходит на большую дорогу, тоже сплошь смелые и предприимчивые. Во всём следует придерживаться меры.
– Ну вы и скажете… Когда это русский человек придерживался меры?
– Без ложной скромности могу привести в пример самого себя.
– В вашем возрасте это неудивительно. Душа берёт власть над губительными страстями тела лишь тогда, когда оно ветшает. Ну кому, скажите, нужна власть над руинами, пусть даже своими собственными?
– Нет, с вами просто невозможно разговаривать! Вы своей хандрой кого угодно можете заразить. Надо побыстрее убираться отсюда… Не подскажете, где находится ближайшая гостиница?
– «Советская» на Лермонтовском проспекте… Но она довольно дорогая. – Ухналёв ещё больше пригорюнился.
– Ничего! Нам ли, хищникам, бояться дороговизны…
Сняв полулюкс, состоявший из трёх просторных комнат, которые на ближайшее время должны были стать не только жилищем, но и штабом опергруппы, Кондаков позвонил в Москву дежурному особого отдела. Сообщив свой новый адрес, он велел при первой же возможности передать капитану Цимбаларю и лейтенанту Лопаткиной, чтобы те в срочном порядке поворачивали оглобли на Петербург. «Похоже, что Гладиатор здесь», – добавил он в заключение.
Близился вечер, и проводить какие-либо розыскные мероприятия было уже поздно. Поэтому Кондаков решил пораньше завалиться спать, чтобы спозаранку с ясной головой и свежими силами отправиться на место самого последнего по времени и, хотелось бы надеяться, заключительного взрыва.
Достигнув возраста, дающего право занимать в общественном транспорте места, помеченные знаком «Для инвалидов и престарелых», Кондаков почти утратил тягу к спиртному, однако каждое утро просыпался словно бы после хорошей попойки – раскалывалась голова, болела печень, ломило в суставах. Только лечился он сейчас не пивом и рассолом, а чайком и таблетками.
Предупредив портье о том, что в его отсутствие могут подъехать остальные постояльцы, Кондаков ещё до завтрака пустился в путь, перевалочным пунктом которого был Балтийский вокзал.
