Пахом присмотрелся: действительно, лист был оборван, рукой видимо человеческой.
Огляделся, в его поисках. Прошелся рядом, в чащу папоротников.
И действительно – нашел. А рядом со скомканным листом имелось нечто иное.
Из-за чего следовало бы кликнуть Грабе.
Что незамедлительно было и проделано.
Тот подошел, широко улыбнулся:
– Вот уж не подумал бы, что когда-то обрадуюсь, увидев кучу человеческого дерьма…
Взял палку, поковырял ею, остался доволен.
– Часа два, не более… – и крикнул уже всем. – Господа, подъем! Еще до сумерек мы их догоним. И побольше ругани с матюками!
Солдаты забурчали, застонали.
Но приказ выполнили.
***
…Теперь крики преследователей было слышно вне зависимости направления ветра.
– Настигают… – пробормотал Федя.
Они были по колено в воде, перебирались через какой-то неглубокий ручей.
Бык оглянулся по сторонам, азартно бросил:
– Не доженуть! Ще трохи, хлопці…
– Матка-боска! – запричитал поляк. – Чудо! Яви нам чудо! Клянусь! Если жив буду – даю слово: пойду в Ясну Гору поставлю самую дорогую свечу перед Матерью Божей Ченстоховской.
– Береги силы, поляк!..
– Матка-боска! Матка-боска! Одно чудо, на всю мою дурацкую жизнь! Яви! И я тебя больше ни о чем не попрошу!
– Если догонят – точно не попросишь! Помолчи, польская рожа, а то стукну! Больно стукну!
Поляк не замолчал, но перешел на полушепот-полувсхлипы
– Чудо… Одно чудо…
И чудо случилось.
Небеса разверзлись.
***
Дождь ударил резко, словно упал стеной. Андрей с обидой и непониманием посмотрел на небеса. Его искренне удивляло, как такой объем воды доселе умещался где-то вверху.
Стал стеной – уже за пять саженей нельзя было ничего разобрать.
Сперва остановились переждать дождь под деревьями. Но через полчаса даже с самого крупного лило также, как и рядом, на поляне.
Поэтому Грабе скомандовал: вперед.
И отряд пошел: медленно, увязая в грязи. Добрели до речки. Еще два часа назад, когда через нее переходили беглецы – она была сравнительно тихой, неглубокой, хотя и очень холодной. Сейчас же вода в ней бурлила словно в какой-то горной речке. Попытались ее форсировать, но первого же казака смело течением, понесло вниз. Его удалось вытащить на берег, хотя его винтовку все же утопили.
Остановились у реки, попытались как-то укрыться от продолжающегося ливня. Получилось не весьма. Все было мокрым, пропитанным влагой. Нельзя было развести огонь, люди мерзли, начали чихать.
Холодало, время неуклонно двигалось к вечеру.
– Ушковрили… – заключил Пахом. – Не сугоним…
– Как не догоним? – удивился Грабе. – Дождь пройдет! А не пройдет – так я уже людей за топорами послал, срубим плоты, переберемся!
– Дале – Ульянова падь. Летом по мареву али зимой итти можна, ляга. А дожжык буде – так бродница, согра. Лыва…
– Я что-то не понял… – спросил Попов. – Что он бормочет?.. Лето, дождь, Ульянов какой-то. Марксисты что ли?..
– Впереди низина, – перевел Грабе. – Когда жара или мороз – пройти можно. Когда дождь – непроходимое болото… Возвращаемся в лагерь, господа…
Пока шел дождь, беглецы шли медленно, набирая полные сапоги грязи и воды.
Не было видно солнца за тучами, не говоря уже про луну и звезды.
Вчерашние каторжане покрылись грязью, заросли, щеки от голода впали.
Сухарь, брошенный в бушлат Пашки от дождя размок, превратился в кашу, которую беглец съел, слизывая с пальцев.
На третий день бегства удалось избавится от кандалов: Пашка додумался намотать инопланетную нить на согнутую ветку, и полученной пилой перепилил заклепки на кандалах. Его примеру последовали и остальные. Ненужный металл по приказу Быка утопили в какой-то речушке.
Павел ожидал, что его вот-вот начнут есть. Но день за днем гибель откладывалась. Бык кормил орехами, сорванными на ходу ягодами и грибами. Порой указывал на съедобную траву. Все это ели сырым, пусть помытым дождем, но все равно от подобной диеты немыслимо проносило.
Когда хотелось пить – просто подставляли рот под струи воды.
Останавливались отдыхать под обрывами, под деревьями.
И снова шли.
Порой проносилась мысль: смерть – не самое плохое.
Дождь молотил где-то с неделю. Потом развиднелось, резко потеплело, стало даже жарко, влажно и душно.
Бык, доселе гнавший спутников без отдыха смилостивился – скомандовал привал:
– По§мо, що Господь Бог послав…
– Я так понимаю, – заметил польский вор, убивая очередного комара. – Что ваш православный Господь Бог послал нас… И так далеко… Как у вас говорится? Куда Макар телят не гонял?..
– А ты на Господа нашего не наговаривай! – обиделся Федор.
Бык же ушел к реке, вернулся через полчаса с огромным окунем, достал из кармана кремень, высек в собранную труху искру.
Через минуту с щепки на щепку прыгал развеселый огонь. Бык относился к огню ревниво, кормил его только сам, проверяя предварительно – сухое ли бревно, не будет ли с него дыма.
За неделю беглецы намерзлись вдоволь, и теперь грелись у костра, сушили одежду.
Обнаженных мужчин нещадно жалили местные насекомые.
– Если у вас такие комары, какие же у вас волки? – спросил поляк.
– Не накличь, – предупредил Федя.
Затем задумался, спросил:
– Эй, поляк…
– Чего?
– А имя у тебя имеется, с фамилией-то?..
– Имеется.
– И какое же?..
– А зачем тебе это?..
– Да для удобства общения. Как тебя называть?..
– Поляком.
– Это что твое имя? Фамилия?..
– Нет… Но зовите меня поляком. Это меня вполне устраивает…
– Почему?..
– Потому что, когда выберемся, знать я вас не хочу и вы обо мне забудьте. Если на улице встретимся, что вряд ли конечно – будем знакомиться с чистого листа.
Бык разломал глину, обнажая ароматное, сочное мясо.
– Пригощайтесь…
И соскучившиеся по теплому мужики стали рвать обжигающее мясо пальцами, не обращая внимания на отсутствие соли и хлеба.
Через полчаса все отдыхали, наевшись почти досыта. Жизнь уже не казалась такой дурной, как полчаса назад. Об этом Павел сказал окружающим.
Бык кивнул:
– Воно нехай… – кивнул Бык. – Якщо усі будуть ось так бігати – мороки забагато.
– Ничего. Нас, поди вдоль реки, по трактам и по чугунке уже ищут, выйдем заросшие, оборванные. За версту будет видно – арестанты.
– Ничего, ничего… – бормотал Павел. – Нам должно обязательно повезти. Так бывает. Если долго не везет – потом обязательно должно повезти…
