В их секторе — два небольших села. Расстояние между селами изрядное, но радиус прицельного огня установки еще больше. Не говоря уже о дальнобойности.
За неделю можно переговорить все разговоры, замусолить до дыр все порножурналы, присланные из дома оставшимися там друзьями и выдрочить подчистую застоявшееся в чреслах семя. За неделю можно заскучать. Эти двое заскучали еще раньше. Сменяя друг друга, они развлекаются, подглядывая за жизнью в селах. Местный народ — сдержанный, суровый на проявление эмоций и скупой на праздное слово. Поэтому подсматривать не очень интересно. Вот разве иногда подкараулишь купающихся в горной речушке девушек. Разумеется, за сальными шуточками дело не стоит. К вечеру седьмого дня наступает апофеоз скуки. Приходит паскудное состояние, когда нутро жаждет какого-нибудь действия, но ни хера не может придумать, какого именно. Состояние резко прогрессирует, переходя из стадии легкого невроза в стадию, пограничную с МДП.
— Может, стрельнем? — вдруг предлагает один.
— Где ж ты раньше был?! — восхищается второй удачной идеей. — Давай! По которым?
— Монетку доставай! — приказывает первый — В общем, орел — западные, решка — восточные.
Монета, медленно кружась, опускается на плоский камень, встает на ребро и вращается вокруг собственной оси. Замирает. Несколько секунд стоит так, на ребре, покачиваясь из стороны в сторону. Словно раздумывает. Такое впечатление. Наконец, монета падает. Орел. Что ж, западному селу сегодня не повезло.
Установка израсходовала треть боекомплекта. Пол-села сдуло, как ветром. Остальные пол-села пострадали меньше, но ни один дом не остался без ущерба. В служебных сводках было указано, что в результате своевременных действий орудийного расчета части N была уничтожена крупная группировка противника. Потери среди мирного населения, согласно официальной версии, не превысили допустимой статистической погрешности.
Лечи — парень добрый. Не конфликтный. Всегда старающийся решить дело миром. Он не трус. И никогда не был таковым. Все об этом знают. Жизнь не раз проверяла Лечи на крепость духа и всегда он выходил победителем. Лечи никогда не остается равнодушным к чужой боли и, пожалуй, единственное, чего он боится, — это самому причинить кому-нибудь боль. Даже случайно. Такой он, Лечи. Был таким.
Лечи возвращается домой после долгого отсутствия. Дома — война. Она началась многим позже его отъезда. Лечи хотел забрать родных, но те сказали: мы не воюем. Нас не тронут. И ты оставайся там, где ты сейчас. Лечи послушался. Но вот приходит весть — отец серьезно болен. Лечи бросает все и тем же днем отправляется домой. Лечи застает свой дом в развалинах. Односельчане рассказывают ему об обстреле. Они сочувствуют ему. И себе. Хотя, на сочувствие уже не осталось сил. Его родное село — воплощенная скорбь. Кажется, что каждый камень исходит здесь безнадежным нескончаемым воем. Голоса каждого предмета, будь то осколок черепицы, искореженное дерево, изрешеченное ведро у колодца, сливаются в единый гул. Так вопит сама смерть. Лечи берет в руки оружие. Теперь это его война. Лечи уже не боится чужой боли. Боль врага даже сладостна для него теперь. Лечи мечтает найти тех двоих. Или хотя бы одного из них. Лечи знает, что заставит их умирать мучительно и долго, заставит их испытать боль каждого из своих погибших односельчан и ужас ледяной бесконечной скорби, выпавший на долю выживших. Ему снится это. Он молится об этом. И его молитвы услышаны. В один из дней подразделение, которым он командует, захватывает этих двоих в плен. Ночью Лечи идет в дом, в котором оборудована временная тюрьма. Он идет убивать. Когда он открывает дверь комнаты с заколоченными и зарешеченными окнами, в которой содержатся пленные, те мгновенно понимают это. Они забиваются по углам, их лица перекошены, в их глазах нет ничего, кроме бессильной покорности пригнанных на бойню овец. Лечи понимает, что эти существа не предпримут и малейшей попытки к сопротивлению.
Лечи криво усмехается и медленно вынимает серьезный нож. Проверенная в деле закаленная сталь тускло блестит при свете немощной электролампочки.
Лечи делает шаг вперед. Внезапно останавливается. Долгим немигающим взглядом смотрит на двух, потерявших человеческое обличье, говнюков. Совсем ведь зеленые, сучьи дети, думает Лечи. Овцы. А я шел убивать хищников.
— Не я ваш палач — вдруг говорит он. — Вы сами.
Лечи прячет нож и уходит. На следующий день Лечи получает тяжелое ранение. Его вывозят в другую страну и долго врачуют. На войну Лечи больше не возвращается. По излечении он меняет страну за страной, пытаясь найти себе место и обрести хоть какой-нибудь покой. В конечном итоге он оказывается очень далеко, так далеко, что и представить себе прежде не мог…
Такая вот красота.
Три ангела-хранителя смотрят на своих подопечных. Кто-то из этих людей должен сейчас умереть. Это предопределение, изменить которое и вне ангельской юрисдикции, и вне компетенции. Свобода воли, как тебя не хватает порой небожителям! Кто-то из ангелов сегодня проиграет. Но никто не выиграет. Спасешь от смерти — не убережешь от греха. Ангелы ждут. Смотрят и ждут. Не вмешается ли в ситуацию нечто, которое превыше их разумения. То, что способно их спасти. Спасти самих ангелов. Фактор человеческого выбора. Таинственнейшее и могущественнейшее из допущений. Вот он. Пресловутый момент истины. Да!!!!! Ангелы облегченно переводят дыхание.
Сколько номинально стоит выбор и какую спекулятивную цену придется за него платить — не важно. По крайней мере — пока.
На сегодня все. До завтра.
Людям нравится слушать чужие истории. Наверное, оттого, что человеку всегда чего-нибудь не хватает. Одним не хватает приключений. Другим — романтики. Третьим — просто страсти к жизни. Или легкости на подъем. Но, скорее всего, первопричина кроется в другом. В том, что большая часть человечества безнадежно ленива. Нам легче и безопасней сублимировать ощущения, примеряя на себя чужую шкуру при помощи книг, театра, кино, компьютерных игр, устных рассказов, нежели переживать их самому. Предоставь нам возможность безнаказанно подглядеть кусочек чужой жизни в режиме реального времени, через замочную скважину ли, на мониторе ли скрытой камеры или еще как — мало кто откажется. Позиция скрытого зрителя щекочет нервные окончания и вызывает некое сладостное запретное чувство, зудящее в солнечном сплетении. Чувство сродства с существам высшего порядка. С ангелами, которым ведом любой человеческий шаг и вздох. Ту принципиальную разницу, что ангелы занимаются этим по долгу службы и беспристрастно, а люди — от пагубного любопытства и с мерзеньким похотливым придыханием — никто в расчет не берет.
