Спокойная жизнь Париса заканчивается тогда, когда он впервые видит Елену. Ну очень хороша, сучка. Но недоступна. И не потому, что высоконравственна. Просто жена царя. Редкостная жемчужина, запертая в надежно охраняемой сокровищнице. Может быть, дай ей волю, загуляла б так, что небу стало бы жарко и чертям тошно.
Парис теряет сон и аппетит. Дни и ночи он проводит на одиноком ложе, извиваясь в конвульсиях звериной похоти. В заветные часы он взбирается на высокий холм, с которого издали наблюдает за прогулкой Елены по дворцовому саду. Даже на таком отдалении Парис чувствует ее запах. Запах горького апельсина, к которому примешаны благоухание цветущей лавровишни, тонкий соленый аромат адриатической волны и тяжелые, но ненавязчивые нотки мускуса. Есть в этом запахе что-то еще. Что-то неуловимое. Что-то, опускающее сердце ниже пояса. Именно там сейчас бьется его неукротимый пульс. Увы, нынче его окаменевшему органу ничего не светит. Парис владеет Еленой глазами и оргазмирует языком. Густая вспененная слюна стекает по его подбородку.
Есть же на свете гребанные счастливчики! Три богини решают привлечь Париса в качестве арбитра в их извечном споре.
Во истину, ум и хитрость не есть одно и то же. Можно не хватать с неба звезд, зато иметь маневренную шуструю жопу, которая всегда поможет тебе добиться желаемого с наименьшими затратами.
Афродита является обладательницей ягодиц столь же смышленных, сколь и совершенных. Знатные ягодицы. Есть, на что посмотреть. И за что ухватиться. Хитрые. Чрезвычайно.
В ночь накануне конкурса красоты, в котором Парису предстоит быть судьей, Афродита посещает его жилище. Парис, по обыкновению, активно тоскует.
— Все рукоблудишь? — Спрашивает Афродита — Не довольно ли?
Парис смущенно краснеет. Гостей он не ожидал. Тем более, таких.
— Да ладно, расслабься! — усмехается Афродита, заметив его смущение — Все мы грешны. Короче, есть вариант помочь твоему горю. Ты мне только завтра яблочко победное вручи, а шлюшку твою я тебе добуду!
— А не наколешь? — сомневается Парис.
— Смертный, ты че, оборзел?! — возмущается Афродита — Когда это боги наебывали?! — но, тут же вспомнив тьму примеров небрежения олимпийцев своими обетами, добавляет — Зуб даю!
— Заметано! — соглашается Парис. Купился. Коррупция — древнейшая болезнь человечества. Неизлечимая.
Богини больше не дерутся. Афродита — наипрекраснейшая. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Зато в мире смертных ловкая проделка Афродиты заваривает такую кашу, что ввек не расхлебаешь. Смертные по чем зря мочат друг друга на потеху небожителям. Которые тоже не остаются в стороне, время от времени подливая масла в огонь.
Ахиллесу стоило бы носить сапоги. На худой конец, ботинки. Или шлепанцы с закрытой пяткой. Глядишь, жив бы остался.
Мужская сила покидает Париса уже на третий день осады Иллиона. Он смотрит на голую Елену и откровенно не догоняет, на кой черт она теперь ему сдалась.
— О, Афродита! — взывает он — Ты меня, таки, развела!
— Базар фильтруй! — отвечает богиня — Ты получил свое, я — свое. Дальше — твои трудности. Честная сделка.
Иллион разрушен. Парис мертв. Победители мародерствуют. Елену пускает по бесконечному кругу пьяная солдатня. Последняя сентенция фигурирует в качестве художественного допущения, а в остальном — так все и было.
Красота — двулика и двулична. Она может осторожно гладить тебя мягкой кошачьей лапой, но может и полоснуть львиными когтями. Воздействие ее на людей не менее двояко. Для одних — это объект поклонения, квинтэссенция всего лучшего, произведенного Создателем. Эти благоговейно ходят вокруг красоты на цыпочках, опасаясь даже дыхнуть на нее. Чтобы невзначай не осквернить. Такие и помыслить не могут, что красота может кому бы то ни было принадлежать. Считают, что и они сами, и вся вселенная принадлежат Красоте. Возвышенные натуры.
В других красота пробуждает один из самых древних и примитивных инстинктов — инстинкт обладания. Забавная деталь — будучи оскорбительно одноклеточным, он является наиболее значимым мотивирующим фактором. Прямо или косвенно. Эти не ведают преград на своем пути к обладанию. Но и благоговение для них чуждо. Уничтожение того, чем не получается овладеть, для них — в порядке вещей. Прагматики, мать их.
Как выяснилось, красота по сути своей недееспособна. Она даже не вещь, а лишь ее качество. Признак. Даже если и свойство — ни черта это не меняет.
Для осуществления мечты Достоевского нужна самая малость — чтобы прагматики исчезли. А вместе с ними и безобразие. В итоге получим цивилизацию изнеженных слюнтяев, не способных обеспечить собственную жизнедеятельность.
В искоренении безобразия, как антитезы красоты, есть еще один подвох. Избавь мир от безобразия — красоту немедленно перестанут замечать. Ну, и ценить, естественно.
К чести и первых, и вторых — им ведома разница. Известны подчас размытые границы, отделяющие одно от другого. Красоту от уродства. Нравственность от безнравственности. Свободу от беспредела. Понимание наличия этих границ приводит пусть к своеобразному и негласному, но взаимному признанию права друг друга на существование. И те, и другие представляют из себя, по сути дела, лишь полярные экстремумы человеческой нормы. Которые могут вызывать непонимание, осуждение, сарказм, неприятие, но только не органическое отвращение. Когда же сам факт наличия как границ, так и областей, ими разделяемых, отрицается — тогда хуево. Фонари можно смело тушить.
Широка великая река Ганг. Священна. Древняя река. Тысячелетний ил на ее дне — все, что осталось от некогда могущественных цивилизаций. Вскормленных ею. Обожествивших ее. Воспоминания о них иногда всплывают на поверхность и грязно — коричневые волны Ганга уносят их в Индийский океан. Живые отражения причудливых индуистских храмов и дворцов грозных раджей плывут к большой воде вместе с поблекшими цветочными гирляндами и не сгоревшими до конца останками умерших. Запах ведических благовоний перемешивается со сладковатым смрадом трупного гниения.
Дни и ночи мелькают над Гангом в бесконечном калейдоскопе. День — созидание, ночь — разрушение. Созидание. Разрушение. Созидание. Разрушение. Созидание. Разрушение. Созидание. Разрушение. Созидание. Разрушение. Как же это все заебало!!! Палец тоскует по спусковому крючку. Опять… Тоска — взаимна. Встреча становится неизбежной.
Вороненая сталь облизывает чей-то висок, пульсирующая жилка на котором выбивает неуничтожимый рефрен: — «Созидание. Разрушение. Созидание. Разрушение. Созидание. Разрушение.» Пиф-паф. Запах пороховой гари. Обильные красно-желтые брызги на замызганной стене. Нормальный такой калибр. Был.
