не должна. Или должна? Адские муки и все такое… Тем более что голова у меня болит именно адски.
Сквозь дурноту проступает последнее в моей жизни (той жизни) воспоминание. Исполнение приговора. Пристегнули, гады, к столу, опрокинули, чтобы виднее было, как мне уколы ставят, а за стеклом зрители сидят пялятся.
– Невиновен… – хриплю я им напоследок. – Подставили…
Не верят! Морды у всех злорадные, ликующие. Плевать им, виновен я или не виновен, – поглазеть пришли…
– Да ты не расстраивайся, – приговаривает вполголоса служитель, запуская иглу в вену. – Теперь ведь не то что раньше… Раньше ширнут – и на кладбище… А теперь не-ет… Ширнут – и в холодильник! Ну подставили тебя… Лет через десять разберутся, или амнистия какая подкатит… глядишь, воскресят… Тебе операцию хоть раз под наркозом делали? Вот примерно то же самое…
Утешитель хренов!
А ведь получается, не соврал.
И все равно накатывает злость. Голова чуть не лопается.
Нет, как хотите, а из наркоза выходить куда легче. Крайне болезненный процесс это самое воскрешение. В затылке и висках пульсация, вдобавок со зрением что-то: потолок словно проваливается местами. Врач надо мной наклонился – и давай гримасничать. А он и не гримасничал вовсе – в глазах прыгало.
Хотел спросить, за что мне меру пресечения смягчили. Хорошо себя вел в жидком азоте? Спросить, однако, не смог – связки не слушались…
Потом малость пришел в себя. Врач куда-то исчез, а на его месте возник какой-то чиновничек.
– Как вы себя чувствуете?
– Хреново… – прохрипел я.
– Это пройдет, – бодро заверил он. – А пока позвольте поздравить вас с окончательной реабилитацией…
– Посмертной?
– Н-ну… в каком-то смысле… да. Свидетельство о смерти аннулировано, новые документы вам вручат чуть позже…
– А что стряслось-то? Неужто амнистия?
Официальное лицо опечалилось.
– Нет, – с прискорбием произнесло оно. – Ваше дело пересмотрено, и я обязан принести вам извинения от имени Министерства юстиции за судебную ошибку. Вы полностью оправданы. Как выяснилось, все улики против вас были грубо сфабрикованы и подброшены…
– Кем? – спросил я через силу.
– Виновные пока не установлены. Предстоит повторное следствие…
– А надо?
Чиновник взглянул на меня удивленно и пожалуй что с уважением.
– Вы не хотите, чтобы тот, из-за кого вас усыпили и заморозили, получил по заслугам?
– Не хочу… – выдохнул я. – Ничего не хочу. Жив – и ладно…
– Что ж, – поразмыслив, сказал он. – Очень приятно заполучить столь незлопамятного члена общества. Поверьте мне, это большая редкость. Как правило, посмертно реабилитированные жаждут мести, требуют справедливости…
– От головы чего-нибудь дайте… – сипло потребовал я.
* * *
Не знаю, сколько времени я отсутствовал на этом свете, но лекарства у них теперь сильные. Боли ушли за пару минут, слабость, правда, осталась.
Осмотрелся. Палату мне отвели отдельную, крохотную, изолированную от внешнего мира. Матово сияющий потолок, и ни окон, ни дверей. Нет, дверь-то, конечно, есть, но где она? Может быть, вон то зеркало в рост человека?
«Очнувшись в реанимации, – вылезла несуразная глумливая мыслишка, – первым делом посмотрись в зеркало… Ничего не забыл?»
Попробовал встать с кровати, но силенок не хватило.
Уснул.
А когда открыл глаза, в палате я уже был не один. Чиновничек вернулся. Теперь я мог разглядеть его в подробностях. Небольшого ростику, ласковый, улыбчивый. Внимательный. Одет… Скажем так: неприметно одет, неброско.
– Вам лучше? – озабоченно спросил он.
– Лучше… – выдохнул я. – А сколько лет…
Фразу не одолел – опять наехала слабость. Но он понял, о чем я.
– Сорок один год.
– Эх, ни хренас-се…
– Вы уже готовы отвечать на мои вопросы?
– Лучше вы на мои… – собравшись с силами, выговорил я.
Чиновничек оторопел, потом засмеялся.
– Знаете, вы мне нравитесь, – сообщил он. – Н-ну… задавайте…
– Почему так долго?..
Опечалился, развел ладошки.
– Согласитесь, лучше поздно, чем никогда. Видите ли, в чем дело… С необратимой смертной казнью, как вам известно, покончено во всем мире. Однако сторонники ее уняться не пожелали, поналезли в комиссию по пересмотру приговоров и прибегли к обыкновенному саботажу…
– В смысле?..
– В прямом. Бюрократию развели, на любые запросы отвечали отказами. Так, мол, и так, повода к реабилитации не имеется: преступники получили по заслугам, действия органов правопорядка безупречны, правосудие не ошибается… И наши морозильники, на строительство которых было затрачено столько средств, обратились, по сути, в те же кладбища…
– А потом?..
– Потом терпение общественности лопнуло, и саботажники сами пошли под суд… Некоторые даже в заморозку, что, на мой взгляд, вполне справедливо.
– А которые следствие вели?..
– Чье?
– Мое.
– Приказали долго жить. Как-никак сорок один год, срок порядочный… Но и без их признаний ясно, что дело откровенно липовое.
* * *
Какая прелесть – одежду мне вернули ту самую. В которой брали. Тоже, должно быть, пролежала сорок один год в каком-нибудь там вакууме.
Мы идем с Бобби Сергеевичем (так зовут моего куратора) по тесным коридорам Большого Холодильника – на выход. Стены словно сложены из прямоугольных блоков. На одних имеется табличка, на других нет. Я так понимаю, что это – торцы выдвижных гробов, заполненных жидким азотом, и в тех, что подписаны, покоятся до поры до времени бедолаги вроде меня. А которые гробы без табличек – те, надо полагать, полые. Пока. Или уже.
Еще одна странность: к каждой табличке с правой стороны крепится параллельно полу металлическое колечко диаметром примерно три сантиметра. Интересно, зачем оно?
– Ну, надо же! – Мой провожатый останавливается перед одним из голых торцов. На нем коряво и, видимо, наспех выведено: «Здесь был Я».
– Ну не пролаза? – сетует Бобби Сергеевич. – Опять ухитрился… Надо будет сказать, чтобы стерли.
– А я где лежал? – спрашиваю, не удержавшись.
– Далеко, – сухо отзывается он. – В другом крыле. Тоже хотите отметиться?
– Ага… – ухмыляюсь я. – ДМБ… и дату. А как он сюда проник? Ну, реабилитированный… этот… что отметился… Или тут у вас вход свободный?
– Как проник? С экскурсией, скорее всего… Погодите-ка!
Путь впереди перегорожен выдвинутым ящиком. Под него, конечно, можно поднырнуть, поскольку располагается он примерно на уровне груди, но там еще и люди. Трое служителей в серых робах. Один из них что-то собирается набрать на планшете, но, увидев нас, хмурится и кивает второму, кстати, вооруженному. Тот делает шаг нам навстречу и приказывает – скорее, равнодушно, нежели грозно:
– Вы, двое! Оставайтесь на месте. Отвернитесь.
Мы отворачиваемся. Краем глаза успеваю ухватить, как серый прямоугольный гроб медленно начинает втягиваться в стену.
– Можете повернуться и следовать дальше, – звучит минуту спустя.
Поворачиваемся. Гроба уже нет. Втянулся. М-да… Быстро они. Церемония без церемоний. Третий служитель прилаживает табличку. Первый (с планшетом) складывает составную тележку, на которой, надо полагать, и
