— Возможно. — Олеся задумалась. — Но я должна была почувствовать ее способности.
— Маша очень закрыта, — вздохнул Кабаридзе. — Я и сам не сразу распознал в ней мага.
— Скрытые способности, как правило, таят в себе огромную силу, — негромко произнесла Екатерина Федоровна.
— Кажется, это тот самый случай, — согласился со старухой брат Ляпсус.
— В обычной жизни Маша практически неспособна чувствовать магическую энергию, — продолжил профессор. — Но в операционной она преображается.
— Типичная характеристика Целителя, — вставила Олеся.
— Все магические способности сконцентрированы только на врачевании, — поддержал ее брат Ляпсус. — А способности у нее большие.
Вздох Екатерины Федоровны был глубоким и тяжелым. Он заставил других наблюдателей замолчать, а Кабаридзе — нахмуриться. Пальцы профессора вновь нервно застучали по столешнице.
— Реваз, говорить о способностях этой девочки можно долго, — мягко произнесла старуха. — Мы все знаем, зачем ты нас позвал. И, поскольку никто не решается начать разговор, придется это сделать мне.
— Маша больна, — голос Кабаридзе внезапно стал безжизненным.
Наблюдатели молчали. Каждый из них был врачом высочайшей квалификации. Каждый из них как минимум не уступал профессору. И для них, умелых и опытных докторов, поставить диагноз было легкой задачей. Гораздо более легкой, чем сказать о нем Кабаридзе.
— Ты даешь девочке эрлийские препараты, — тихо сказала Олеся. — Я уловила их влияние.
— Если бы не эти средства, Маша уже была бы прикована к постели, — отозвался профессор.
— Это так, — согласилась женщина. — Но долго так продолжаться не будет.
— Концентрация увеличена до предела, — буркнул брат Ляпсус. — Еще пара дней, максимум, и ее организм перестанет воспринимать препарат.
— Можно будет перейти на более мощный бальзам, — рассеянно заметила Олеся. — Сейчас я как раз работаю над одним средством.
— Еще месяц, — пожал плечами эрлиец.
— Мы говорим не о том, — снова вздохнула Екатерина Федоровна. Старуха перевела взгляд на поникшего Кабаридзе. — Реваз должен услышать наше мнение, а не споры на тему, насколько можно продлить угасание.
— Угасание? — Лицо профессора исказилось.
— Да, Реваз. — Было видно, что старухе больно произносить эти слова, но она старалась выдерживать суховатый тон. — Таково мое заключение. Любые методы, которые можно применить в данном случае, лишь продлят ей жизнь, но не спасут. Маша обречена.
Слово было произнесено. Первое слово. Первое страшное слово. Оставались еще два наблюдателя, но, судя по их лицам, добавить им было нечего.
— Как давно ты с ней знаком? — спросила Екатерина Федоровна.
— Полгода. Чуть больше.
— Тебе не в чем себя винить, Реваз, — тихо добавила старуха. — Полгода… Ты сразу посадил ее на эрлийские препараты?
— Почти сразу.
— Ты подарил ей эти полгода, Реваз. Максимум, что ты мог сделать. Ее болезнь прогрессирует слишком давно.
Можно было не продолжать, но Кабаридзе все равно перевел взгляд на Олесю. Он хотел своими ушами услышать мнение каждого. Он еще надеялся на чудо. Он еще цеплялся за соломинку, в расчете услышать слова надежды, но… Женщина покачала головой.
— Безнадежно.
Теперь Кабаридзе смотрел на брата Ляпсуса. Смотрел спокойно, но его пальцы уже не выстукивали дробь по столешнице. Они дрожали. Эрлиец потер кончик носа и осторожно начал:
— Реваз, девушка действительно имеет все данные, чтобы стать великолепным Целителем. То, что она не знает о Тайном Городе, ничего не меняет: в данном случае Московская обитель согласилась бы на нарушение режима секретности и вылечила бы ее.
— Согласилась бы, — обреченно выдохнул Кабаридзе.
— Да, — спокойно и ясно ответил брат Ляпсус. — Мне крайне жаль это говорить, но я вынужден согласиться с выводами Олеси и Екатерины Федоровны. Болезнь Маши на последней стадии. У нее поражен практически весь организм: кровь, кости, внутренние органы, спинной мозг. Мне проще сказать, что у нее не заражено. Ты это знаешь не хуже меня, Реваз.
— Да, но я думал…
— Безнадежно. — Эрлиец отвернулся. — Даже нашими методами мы не сможем вытащить девушку.
— А полгода назад?
— Даже два года назад мы бы вряд ли согласились провести курс лечения. Честно говоря, меня удивляет, что она прожила так долго.
— Но я думал… хотя бы попытаться?
— Реваз, — угрюмо произнес Ляпсус, — моя семья занимается медициной больше ста тысяч лет. Для нас нет тайн и загадок, и мы знаем, когда имеет смысл браться за лечение, а когда нет. Московская обитель не в состоянии помочь Маше. Слишком поздно.
* * *
Они не стали задерживаться в кабинете. Они хорошо знали Кабаридзе и понимали, что ему надо побыть одному. Старуха ушла молча, брат Ляпсус крепко пожал профессору руку, и только Олеся, дождавшись, когда остальные наблюдатели выйдут, не стала прощаться, а, подойдя к столу, заглянула в глаза Кабаридзе.
— Маша действительно так важна для тебя, Реваз?
— Мне тяжело обсуждать это… с тобой, — глухо ответил профессор.
— Ты сам меня позвал.
— Я просил диагноз. — Кабаридзе отвел взгляд. — Не мучай меня, Олеся.
— Мне тяжело видеть тебя в таком состоянии, Реваз, — негромко произнесла женщина. — Я хочу помочь. Просто помочь.
Она провела ладонью по щеке профессора, и Кабаридзе накрыл ее своей рукой.
— Мне чертовски тяжело, Леся, чертовски. Прости меня, прости, что я позвал тебя ради Маши.
— Я все понимаю. — Второй рукой женщина провела по волосам Кабаридзе. — Ты сильный человек, Реваз, ты справишься. Счастлив тот Целитель, в жизни которого не случилось такой трагедии. Но я таких Целителей не знаю. Тяжело ощущать свое могущество и свое бессилие. Для нас любая жизнь величайшая ценность, но жизнь любимого это особенный момент. — Ее голос сорвался. — Мы не боги, Реваз.
— Я бы хотел им стать, — тихо произнес Кабаридзе. — Хотел бы стать богом. — Он отнял от лица руку женщины и заглянул в ее ореховые глаза. — Маша сможет спасти тысячи жизней. Тысячи!! Она сможет стать величайшим врачом в истории человечества. Ты же чувствуешь ее силу.
— И ее болезнь.
— Как мы можем ее потерять?
— Это зависит не от нас.
— Тогда для чего мы нужны? Мы, Целители? Лучшие врачи планеты? Чего мы стоим?
— Когда-то я думала точно так же, — вздохнула Олеся. — Ты знаешь когда. Ты знаешь, что мне тоже было тяжело. Ты знаешь, КАК мне было тяжело. Но я прошла через это. Ты спас тысячи жизней…
— И заслужил такую плату? — горько вздохнул профессор.
