Японец неизменно корчил кислую мину и отвечал, что со стороны Баркера намекать на разницу в росте — полная бестактность.
Чем занимался Погребняк, Богданов не интересовался, но, наверное, не скучал. Может, рапорт строчил, так сказать, чтобы потом не потеть.
Как бы то ни было, к заходу на орбиту Глизе 581-g «Дальний-17» подошел по графику, чем Богданов очень гордился.
Радарная карта была чистой. За время своего существования планета уже сгребла все возможные астероиды в своей плоскости, и опасаться стоило только редких залетных каменюк. Только окончательно убедившись, что кораблю ничего не грозит, Игорь позволил себе выбраться из рубки, и принять душ.
Добравшись до кабинки, он обнаружил стоящего рядом с дверью хмурого Кадзусе.
— Что-то случилось?
— Нет, — доктор покачал головой. — Все хорошо. Просто я засунул туда своего брата.
В душевой шумела вода и кто-то подвывал.
— Зачем?
— Капитан, мои родители очень гордятся тем, что я и мой брат стали космонавтами. Этим мы доказали свою чистоту. Доказали, что мы достойны.
— Чистоту?
— Да. Вы же знаете, какой отбор проходит каждый курсант? Вплоть до генетической экспертизы. В космосе нет людей с отклонениями. Спейсмены — это лучшие представители человеческой расы.
— Я никогда об этом не задумывался.
— А я часто об этом думаю, капитан. И многие японцы считают так. Мы — чистые. Это особенность японского сознания. Эдакая странность. Вещь вполне себе обычная среди японцев. Для моих родителей это большая честь, что их сыновья вышли в космос. Вы знаете, каков процент японцев среди прочих спейсменов?
— Нет.
— Менее двух процентов. А знаете, почему?
Игорь покачал головой.
— Генетические ошибки, капитан. Генетические ошибки. Иногда тяжелые, иногда незначительные, но все же… чистоты уже нет. Это плата за технический прогресс. Вам может показаться, что все это предрассудки, но мы живем ими. Они часть нашей культуры. Так же, как ваши березки… — Кадзусе улыбнулся. — Мои родители из городка Тамура. Там очень мало чистых. Грязные территории. Рождается слишком много больных детей. А я и мой брат…
Игорь почувствовал, что доктор действительно гордится и решил пошутить:
— Так вы решили привести внешнюю чистоту в соответствие с внутренней и засунули Мацуме в душ?
— Очень точно подмечено, — без улыбки ответил Кадзусе. — Мои родители бы сильно огорчились, если бы увидели, до чего довел себя их сын. Это недопустимо.
Завывания за дверью стали громче и вроде бы тоскливей.
— Мне кажется, он не совсем доволен…
— Ну, поначалу ему, конечно, эта идея пришлась не по нраву. Пришлось прибегнуть к силе. Мне очень неудобно, но иначе было невозможно. — Кадзусе пожал плечами. — Сейчас все хорошо.
Богданов с некоторой тревогой прислушался к доносящимся из-за двери звукам.
— Мне кажется, ему плохо.
Кадзусе вздохнул и терпеливо ответил:
— Нет. Это он поет. Детская песенка о том, что если ты ушибся о косяк и набил большую шишку, то научи нас как не плакать и не охать, что бы мы могли делать, как ты.
— Да? — с сомнением спросил Игорь.
— Да. Просто у моего брата нет слуха.
Богданов что-то неопределенно промычал.
Лицо Кадзусе было непроницаемо.
— Я тогда потом зайду… — Игорь кивнул доктору и удалился.
Семейная сцена настроила его на веселый лад.
Но хорошее настроение улетучилось, когда, направляясь по коридору к своей каюте, Игорь наткнулся на Погребняка.
Специалист по тарелочкам стоял, раскачиваясь на каблуках, засунув руки в карманы полетного комбинезона.
Игорь решил Александра «не заметить». Но Погребняк заступил дорогу.
— Капитан…
— Я вас слушаю. — Игорь добавил в голос холода.
— Тут вот что… — Погребняк неприятно смотрел Богданову куда-то в переносицу. — Вы мне не нравитесь совершенно. Я считаю вас слишком сентиментальным для той должности, которую вы занимаете. Эта черта вполне сгодилась бы на рейсах внутри системы, но наша экспедиция слишком ответственна…
— Вы мне тоже не нравитесь, — перебил его Богданов.
— Не сомневаюсь. Но мы с вами вынуждены делить одно, довольно небольшое пространство.
— Вы что, хотите извиниться?
— А что, похоже?
— Нет.
— И в мыслях не держал. Я не считаю свою позицию ошибочной. Так что мириться и не предлагаю, все равно не получится. Но вот прекратить огонь…
— Поддерживаю.
— Хорошо. — Погребняк кивнул и отошел в сторону, пропуская капитана.
Когда Богданов прошел мимо Александр вдруг окликнул его:
— И еще одно…
Игорь обернулся.
— Мне бы не хотелось, что бы наши с вами разногласия коснулись профессиональных вопросов.
— То есть? Не понимаю.
— Поймите, мы можем попасть в сложную ситуацию. И мне бы не хотелось, что бы те решения, которые предложу вам я, рассматривались предвзято.
— Этого не будет. Я вполне могу контролировать собственные эмоции.
Погребняк вздохнул, будто хотел что-то сказать, но потом передумал. Только облизнул губы, развел руки в стороны и наклеил на лицо улыбочку. Гадкую такую, будто говорил: «Видел я, как ты справляешься. Посмотрим, посмотрим…»
На том и разошлись.
«А ведь он что-то приготовил для меня, — подумал Игорь, возвращаясь в каюту. — Что-то приготовил, а я и не знаю. Плохо это. Дурно».
Пятьдесят девятый день полета, 12:15. Относительное бортовое время по «Дальнему-17». Орбита Глизе 581-gДва зонда, посланные к планете, потерялись в плотной атмосфере. Они не могли потеряться, но, тем не менее, исчезли. Первый растворился в экваториальной зоне почти сразу же, второй сделал виток и тоже замолчал.
Использование зондов было частью исследовательской программы по использованию беспилотных средств разведки дальних планет. Теперь, судя по всему, благополучно провалившейся, чему Богданов был в душе даже рад. Его опыт общения с автоматическими зондами был скорее негативным. В этих устройствах вечно что-то ломалось, получаемые данные были весьма неточны, а возможности оперативного управления зондами практически не имелось. Игорь даже как-то раз участвовал в десанте, который должен был привести в чувство застрявший между льдинами вездеход. Работа, с которой человек мог справиться за полчаса, для автоматики оказалась непосильной.
Так что замолчавшие зонды Игоря не сильно удивили. Баркер и Кадзусе вообще этого не заметили. Расстроился только Мацуме, который к любой технике относился как к родной, и почему-то Погребняк.
— Может, что-то со связью?
