Хапа предполагал не такой ответ и выдохнул набранный заранее для длинной разъяснительной фразы воздух.
— Ну, и поэтому тоже, — чуть погодя согласился он.- Hо я, вообще-то, хотел тебе объяснить другое. Тарги идут на Север за землей. У кого-то есть младшие сыновья, которым лучше бы раздобыть собственные земли, чем оставлять их под рукой старших, иначе не избежать раздоров, кто-то хочет расширить свои собственные владения, а кто-то не владеет ничем и потому очень не прочь завладеть. Это их намерение понятно всем. Торговые магнаты из центральных провинций хотят взять под контроль караванные пути за северными границами нынешней республики, это тоже многие видят. Hо есть вещи, которые не лежат на поверхности для всеобщего обозрения. Например, недовольство среди южно-таргских наместников. Или то, что отношения у Арданского триумвирата с адмиралом Римеридом на самом деле не так уж плохи, как в Таргене себе это представляют. Да, Римерид увел арданский флот, потеснил пиратов на их островах, объявил войну всем, у кого толст кошелек, — то есть, Таргену в первую очередь, — и якобы угрожает теперь Ардану, из-за чего тот в неимоверных количествах закупает у наших северян-таргов корабельный лес и строит новую военную армаду. Чем это, по-твоему, может обернуться?
Вопрос был риторическим, Джел пожал плечами. Хапа объяснил:
— Наша непобедимая армия застрянет где-нибудь в горах между Агиллеей и Ренном, потому что зима и весна — не лучшее время для военного похода, флот будет бороться со штормами, перебрасывая армейское продовольствие в энленские гавани, поскольку в Эн-Лэн-Лене, как обычно, голод, и кормить за свой счет он никого не может, а Ардан тем временем договорится с Римеридом, возьмет себе в союзники южно-таргских наместников, вместе они испытанным тактическим ходом блокируют ходжерский флот на островах и в очередной раз попробуют вышибить оставшихся таргов с Нефритового Берега навсегда. Разница с предыдущими их попытками будет состоять в том, что на этот раз задуманное может им вполне удастся.
— Такие вещи, конечно, полезно предвидеть заранее, — заметил Джел, отряхивая с руки крошки от печенья, — только я-то тут при чем?
— Скажи, — спросил Хапа, — а ты совсем не смотришь на себя, как на будущего императора?
Джел положил на столик ложку. Он не мог сказать про себя, что ждет не дождется, когда возьмет в руки Жезл Власти. По количеству нерешенных (и нерешаемых в принципе, если пытаться к ним подходить логически) проблем ему много было и одного Ишуллана. И он не терял еще надежды попытаться устроить и свои собственные дела тоже.
— Нет, не смотрю, — сказал Джел.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Ну, это ведь, наверное, всегда была твоя мечта — стать таргским императором. Разве нет?
— Когда-то давно — может быть. Hо только не сейчас.
Джел косо глянул на своего приемного отца. Он памятовал, как Хапа кричал однажды на кого-то из своих оплошавших помощников: "Не знаю, в чьей голове родилась идея, что мое положение завидно и приятно! Я раб, сын раба и внук раба, и я должен не покладая рук вкалывать, чтобы вам, завидующим мне, жилось сыто и спокойно!" Попасть в такое же положение, быть скованным по рукам и ногам интересами государства и ответственностью за других, Джел и хотел избежать. Он не получал обещанного ему такого уж большого удовольствия от власти. Он только связывал это по неопытности не с непривычкой, а со своим характером.
— Понимаешь, — стал объяснять ему Хапа, — человек, покушающийся на власть Дома у нас, на Ходжере, объявляется проклятым. Там все просто. Власть священна, и никто не вправе обсуждать наше право на нее. А на материке к любой власти относятся лишь как к силе. Поэтому Дом никогда не брал правление таргским государством в свои руки явно. Формально власть всегда принадлежала другим. Теневой престол…
— …занимать безопаснее? — подсказал Джел. — А императором управлять проще, чем республиканским советом?.. Говори лучше сразу, что ты хочешь, чтобы я для тебя делал?
Хапа осекся.
— Что ты сочтешь нужным, — сказал он.
Джел фыркнул.
— И ты за этим позвал меня? А если я пожелаю вести себя странно и невыгодно для тебя? Я, например, счел бы нужным не показываться на глаза одному известному в городе человеку.
— Почему?.. Кому именно?
Джел назвал имя.
Хапа развел руками.
— Вообще-то, я думаю, ты можешь занять в Государственном Собрании императорскую ложу и сам выбирать, кого тебе видеть, а кого — нет. А что между вами произошло? Вы поссорились?
Джел покачал головой.
— А что?
Джел опять пожал плечами. Хапа попробовал настаивать:
— Если тебе не трудно — ответь. Это может быть важно.
— Мне трудно, — объявил Джел.
Он видел, что обижает Хапу и недоверием, и нежеланием принять близко к сердцу государственные заботы, но ни лезть по доброй воле в приготовленный ему хомут, ни обсуждать с кем бы то ни было свою личную жизнь и жизнь кира Агиллера из Агиллеи он не собирался.
Хапа наклонил голову на бок и, прищурив желтые глаза, наблюдал, как Джел отщипнул от сладкой булочки и обмакнул кусочек в мед. Джел догадывался, что начинает его всерьез сердить, но упрямство его было сильнее жалости. Хапа спросил:
— Тебе от сладкого плохо не станет?
Джел покачал головой.
— Ну что ж, — сказал Хапа. — Значит, ты утверждаешь, что ты не в курсе государственных дел. Тогда, позволь, я решу за тебя. И буду решать, отныне и до той поры, пока ты не разберешься, что здесь к чему прилежит и как взаимодействует.
Так Джел попал в Государственное Собрание, изначально не имея ни малейшего желания что-нибудь делать или интересоваться чем-либо происходящим там.
Нельзя было сказать, что в Собрании было скучно, или занятие сенатора оказалось ему не по зубам. Он готов был быть полезным в обмен на то, что ему предлагалось, но у его послушания были свои границы. Ведь он рассуждал, как свободный человек. Поэтому, каждый раз выслушивая, кто прав, а кто виноват в приграничных конфликтах, какова будет разница между ценами на зерно предпоследнего летнего и последнего осеннего урожая, или, по поручению Хапы, заявляя к обсуждению вопрос о правомочности восстановления арданцами древних каменных водосборов в Мертвой пустыне, ему приходилось переступать через некоторое внутреннее сопротивление, говорившее ему, что это работа не его и не для него. Его заставляют это делать. А он хочет заниматься другим. Чем? Да неважно. Чем-нибудь.
Императорская ложа находилась над залом Совета и была отделена от него позолоченной ажурной решеткой и бархатными занавесями, так что из зала невозможно было понять, есть ли кто внутри, и, если есть, то чем он занят. Если не считать того, что первое время Джел чувствовал себя там, словно в клетке, в остальном такое положение было очень удобно.
