– Добро. Вот ты этим и займись, будь любезен.
– Хорошо, Матвей Афанасьевич. Все сделаю.
Дроздов проводил Свержина до прихожей и дождался, когда стихнет рев мотора отъехавшего «Студебекера». Только после этого он довольно ухмыльнулся и, насвистывая, поспешил на второй этаж, в комнату, где уже почти сутки был заперт Стаднюк.
Отворив дубовую дверь, он приветливо помахал Павлу рукой.
– Устал?
– Нет. Почти нет, – ответил Стаднюк, не отрываясь от рисования.
– Ничего, теперь можешь отдохнуть.
– Значит, эти каракули рисовать больше не нужно? – поднял голову Павел.
– Не нужно, пока я опять не скажу.
– Странный какой-то эксперимент, – вздохнул Павел.
– Такие уж люди эти научники. Я и сам, признаюсь, ни черта не понимаю. Что мне говорят, то и передаю. Сказали рисовать, я тебе дал бумагу, перышко и велел рисовать. Может, еще что скажут. Не знаю. Но работаешь ты добросовестно, и у меня к тебе претензий нет. Проголодался, кстати?
– Перекусил бы.
– Сейчас я Марье Степановне велю приготовить. А ты отдыхай, отдыхай.
Дроздов просмотрел пачку изрисованных тушью листов и усмехнулся. Свержин хитер, конечно, и опасен, да вот только ума у него немного. Крестьянский сын останется сыном крестьянина, даже если его на императорский трон посадить. Скажи ему то, что он хочет услышать, и он успокоится надолго. На то время, за которое можно будет получить настоящий, непридуманный результат. Или найти пути к спасению своей шкуры, если результата не будет.
– Ты мне вот что расскажи, – Дроздов постарался перейти на как можно более дружелюбный тон. – Страшно тебе было там, в стратостате?
– Ну… – Павел замялся. – Если честно, то больше всего я испугался, когда Пантелеев Гринберга в кабине запер без воздуха.
– Это ты из головы выкинь, это так было надо, – посоветовал Дроздов. – У нас была точная информация, что Гринберг – враг народа. На операции с твоим участием мы его хотели проверить. И он прокололся – испортил клапан у шара, чтобы приземлиться в таком месте, где тебя могли без труда захватить шпионы. Хорошо, что Пантелеев раньше успел. А так бы сидел ты сейчас, горемычный, в буржуйских застенках.
Павел промолчал, хотя не поверил ни одному слову Дроздова. Ложь. Ложь на каждом шагу. Ложь от жадности, от трусости, от пакостной подлости. Так привыкают курить – сначала кашляют, потому что противно, потом привыкают и уже жить не могут без этого. Странно. Раньше назвать энкавэдэшника лжецом, даже мысленно, казалось Пашке чем-то похожим на святотатство, а теперь…
«Что же со мной случилось за облаками?» – встревоженно подумал он, вспоминая вращающуюся огненную фигуру, увиденную во сне.
Он ощущал, как его мозг меняется, как в нем возникают новые, неизведанные ранее дорожки для новых, неизведанных раньше мыслей. Мелочи, каких он раньше и не заметил бы, теперь привлекали его внимание. Это напоминало взгляд на часы с обратной стороны. Раньше Пашка смотрел только со стороны циферблата и видел лишь то, что положено видеть на часах – стрелки, показывающие время. А после приземления стратостата он словно сумел заглянуть внутрь часов, туда, где крутятся шестеренки и видно, как все устроено.
Максим Георгиевич отложил исчерченные листы на край стола и посмотрел Стаднюку в глаза.
– А что ты чувствовал во время полета?
– Молился, – ответил Павел равнодушно. – Как вы велели.
– И как оно?
– Сначала думал – не получится. Это ведь все предрассудки. Бога-то ведь нет! Но вышло даже легче, чем я думал.
– Но ты что-нибудь почувствовал необычное?
– Там все было необычно. У меня в голове все смешалось. Мне бы разобраться…
– Разбирайся, разбирайся. – Дроздов потрепал Стаднюка по плечу. – Я тебе не буду мешать. Пойду Марью Степановну подгоню, чтобы она не тянула с готовкой. Но если тебе вдруг что-то необычное придет в голову, ты зови меня, не стесняйся. Вот кнопочка под столом, я звонок сразу услышу.
– Хорошо, – послушно ответил Павел.
Максим Георгиевич вышел, накрепко запер дверь и сбежал на первый этаж.
– Машенька! – позвал он, ступив в гостиную. – Надо бы поспешить с ужином.
– Уже все готово, – отозвалась она из кухни.
– Тогда сначала Стаднюку отнеси. А я еще поработаю. Разве что чаечку я бы выпил.
Дроздов уселся за стол и задумался. Затем поднял трубку и постучал по рычагу телефона.
– Алло! Соедините меня с Дементьевым. Алло! Вадим? У тебя сейчас есть свободные люди? Ну, парочки мне хватит. Да. Надо девку одну сыскать. Заскочи к ординарцу Свержина, возьми у него данные на Варвару Стаднюк. Одного хлопца пошлешь домой, другого на фабрику «Красная Роза». Добро? Нет, этого как раз делать не надо! Пусть, если найдут, обращаются с ней вежливо. Легенду придумай, мне недосуг. Доставь ко мне в Сокольники. Давай, давай, а то твои дармоеды мхом порастут.
Дроздов бросил трубку на рычаг и глянул на Марью Степановну, выносящую из кухни поднос с едой. Он достал из кармана жилетки ключ и положил его между тарелок.
– Не забудь потом замок запереть на два оборота, – сказал он и, посмотрев на грудь Машеньки, подумал, что раньше приударил бы за такой грудью, но теперь… Вытянет, падла, словечко какое, и пойдешь потом по этапу. Лучше так. Самому. И времени меньше уходит.
Марья Степановна кивнула и скрылась в прихожей. Максим Георгиевич устало откинулся на спинку стула, закрыв глаза. В голове пустота, как всегда, когда завершена трудная операция и ни от кого уже ничего не зависит. Теперь остается надеяться только на удачу. Услышал Стаднюк Голос Бога или нет? Провалился эксперимент или только сейчас по-настоящему начинается?
Дроздов нервничал, но был готов к тому, что Стаднюк не выдаст ничего моментально. Теперь его заботило другое – отразится ли результат, если он вообще будет, на поведении Павла, или же происходящие в его мозгу изменения невозможно будет отследить невооруженным глазом. Сплошные вопросы.
Если Стаднюк внезапно забьется в припадке, пустит слюну и начнет вещать некие сокровенные тайны, то это понятно. Надо будет все в точности записать, на что Маша не последняя мастерица. Но если нет? Если процесс в его голове начнется скрытно? Если, кроме Стаднюка, о нем никто не узнает, а сам Стаднюк не скажет?
«Ладно, что он хоть в какое-нибудь чудовище не превратился», – вспомнились слова Свержина.
А ведь при всей кажущейся абсурдности такого предположения в нем не было ничего абсурдного. При всей хитрости начальника он не отличался особым умом, но вот что касается осторожности – она была у Свержина развита. В крови она у него была, в мозге костей. Иначе не выжить было в кровавом водовороте Гражданской. И теперь-то как по тонкому ледку ходишь.
