– Вы тут располагайтесь, Саша… Поговорите пока с Артемом, – Сержант жестом указал на молодого. – Характер у него плохой, но в душе парень добрый и совестливый… Через пару минут он должен прийти в себя, ему только что вкололи пробуждающее лекарство… А я к вам через двадцать минут вернусь. У меня будет к вам, Шура, еще один важный, но, к счастью для вас, совсем короткий разговор.
С этими словами Сержант загадочно улыбнулся. В ту минуту он, согнувшийся как будто в поклоне, походил на хитрована-визиря из исторического романа о простодушном древнем правителе Мириде, его обожала моя возлюбленная Исса…
– Если что, вон та кофемашина исправна. Опытным путем установлено, она делает отличный кофе глясе… Особенно если сахар выставить на половинный.
Не успел я сделать глоток из бумажного стаканчика, как молодой генштабист по имени Артем Засядько пришел в себя.
Это выглядело странновато. Он не то чтобы «открыл глаза» – глаза у него были открыты все это время. Просто в них вдруг появилось выражение нарождающейся осмысленности.
– Доброе утро, – сказал я.
– Доброе, – просипел он.
Затем потянулся. Приподнялся. Обеими руками взъерошил серый ежик у себя на голове.
Повернулся ко мне. Спустил с кровати на мохнатый коврик, к слову далекий от всякой белоснежности, свои длинные ноги (на Засядько была больничная пижама с липучками на спине и аккуратными дырками для датчиков и катетеров, я в такой, конечно, леживал во дни иные).
– Так вы офицер! Боже мой, утро действительно доброе! Будем знакомы! – Он протянул мне прохладную руку.
Я охотно ответил на его полумертвое рукопожатие.
– Александр Пушкин. Гвардии старший лейтенант, истребитель, комэск второго гвардейского авиакрыла. Нахожусь здесь по заданию, связанному непосредственно с вами, товарищ капитан.
– Господи… Как же это здорово! Как здорово! В мой день рожденья! – Артем поглядел в потолок, словно надеялся увидеть прямо там свою натальную звезду.
– Что ж… Поздравляю! – сказал я.
Однако тема дня рождения – неожиданно для меня – развития не получила.
– Как это здорово! Что старший лейтенант! Что комэск! Что родные ВКС… – бормотал Засядько, экстатически зажмурившись. Но потом, словно бы что-то вспомнив, стал вдруг серьезным и поглядел на меня очень требовательно. – Постойте, Александр Пушкин… А есть ли у вас жена?
– Жена? Пока нет! Но есть невеста.
– А сестра?
– Сестра есть. Зовут Полиной, – сказал я недоуменно. – А при чем здесь… это?
– Это важно! Очень важно!
– Что именно важно? – спросил я, призывая к себе на помощь все свое терпение. Ведь общаться с больными, даже когда это не психически больные, задача, требующая стойкости.
– История была! В мае! Вообще-то секретная, но теперь… – Засядько махнул рукой. – Но теперь уже не важно… Ягну… Вы ведь знаете ягну?
Я кивнул. Кто же не знает старика Ягнского?
– Ягну собрались взорвать систему Секунда и сжечь планету Грозный… А начальство решило, что пока есть время, надо с Грозного снять какую-то ценную фауну. Для акселерации, что ли… Я тут не эксперт… Нужен был квалифицированный биолог, и срочно, счет там шел на дни… Было несколько кандидатур. Среди них – Полина Пушкина.
– Это точно моя сестра… Она действительно биолог… Высококлассный! – Меня буквально затопило гордостью.
– Кандидатура Полины была тем более подходящая, что она, по удивительному стечению обстоятельств, в это время как раз находилась на Грозном. Но ГАБ ее персону не утвердило… Решили, что у нее хроническое переутомление, потому что тесты по здоровью у нее были не очень… Вместо вашей сестры штатным биологом экспедиции назначили доктора Афину Железнову…
Я задумался. Не было ли среди подруг и коллег Полины такой вот Железновой? Впрочем, я так мало знал «подруг и коллег Полины»…
– Впервые о такой слышу, – признался я.
Засядько торопливо продолжал, как будто меня и не было рядом.
– Ну а я с коллегой Глебом Розалиновым был обязан ее охранять… Розалинов жизнь отдал, когда на товарища Железнову какой-то там… плезиозавр, что ли… посягнул, – Засядько помрачнел, как видно, залип в тенетах неприятных воспоминаний. – Так вот Афина… Мы уже улетали, а она настояла, что они с мужем могут на несколько часов остаться – бабочек там, видите ли, ловить… Ну мы не против были… Они ведь лица гражданские, задачу выполнили, звездолет у них, «Эйлер», был такой шикарный, совершенно исправный… Улетели мы. А потом оказалось, что Афина… В общем, погибла…
Я как мог осмыслил его рассказ. И не смог удержаться от вопроса.
– Ну… Ну и?
– Так вот я узнать хочу, – в глазах Засядько заплясали искорки. – Полина-то ваша как?
– Ну… Мнэ-э, – я замялся. Это был, наверное, самый неожиданный вопрос, что мне задавали за последний месяц. – Полина ничего… Жива… Недавно ее слышал… Недолго, пару минут.
– Жива? Камень с плеч! Хоть Полина жива… Ей повезло… А вдруг вместе с Афиной и Полина бы?.. Со всем Грозным… Как бы я смог теперь вам в глаза смотреть? Каково бы это было?
Я согласно закивал. Мол, понимаю. И слава Богу. И жаль, что та самая Афина с такой вот редкой фамилией погибла…
Не знаю, до чего бы мы с этим экзальтированным Засядько договорились, как вдруг на соседней кровати в сознание пришел, а точнее было бы сказать «забрел», Дидимов-Затонский.
Он заворочался на матрасе. Застонал. Когда я подъехал к нему на своем медбратском кресле, он воззрился на меня осмысленным взглядом много пережившего человека и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Засядько.
– Тема, мать твою…
– Да, Виктор Ростиславович? – Засядько встал, подскочил к кровати Дидимова-Затонского и воззрился на того с нежностью и надеждой.
– Я вижу, – речь давалась майору с трудом, припоминаю, я сам говорил так же в разгар сильной ангины. – Вижу… Наши… Про нас… Не забыли…
– Да-да, это пилот-истребитель, Пушкин его фамилия… У него сестра талантливая, Полина, – затарахтел Засядько.
Майор Дидимов-Затонский выставил вперед исчерченную глубокими линиями ладонь, словно эта ладонь должна была не только заткнуть Засядько рот, но и вообще – закрыть все пространство от акустических колебаний.
– Потом… А пока… Отдай… Ему… Пилоту… Дело № 24… Пусть скопирует… И позаботится… А то знаешь, как оно бывает… Мария Ивановна, голубка наша, должна знать…
Засядько застыл. Как будто услышал что-то непотребное.
– Но я не могу! Это же секретное дело… Сверхсекретное! – убежденно возразил он.
– Отставить «не могу»… Я приказываю… Отдать… Ему… Пусть скопирует… – повторил Затонский, указывая в мою сторону скрюченным пальцем, будто я был не человеком из плоти и крови, а картонным манекеном-зазывалой с крыльца книжного магазина.
