Жаль только, что это долгожданное тепло стягивает шрамы на моей груди веревками… Но это не больно — только гадко… Это еще ничего — хуже было, когда они чесались, заживая… эти корки от ожогов, которые Олаф запретил мне сдирать, и вообще, — трогать. Это было не страшнее, чем боль, но гораздо противней… Мне вообще всегда мешают эти шрамы, сплошь заполонившие мою грудь и плечи… Но сейчас я стараюсь не думать о них, думая только о потоке парящей знойным маревом воды… Я купаюсь в воде, как в солнечных лучах…
Я осторожно провел рукой по белоснежному умывальнику, и он скрипнул в ответ на мою улыбку, отраженную всеми замутненными зеркалами… Моя рука сжалась на корпусе блестящей хромом машинки, но я никак не могу решиться запустить ее в волосы… Фламмер мне помог, бесцеремонно окружая меня светлым ореолом, летающих в жарком пару ровно срезанных волос. Машинка весело гудит, подражая осиному рою… Наверное, именно такое лето в Штраубе — жаркий мар и осы… Я не видел их, но знаю, что они есть, — эти зверушки, жужжащие крыльями… Я очень рад. И Фламмер, видно, доволен. Еще бы, ведь он теперь сияет чистотой, как его сапоги и пряжки, на которых сухой очиститель не оставил ни пылинки. А что нам еще нужно для счастья?..
Но офицер не дал мне ощутить всецелого счастья, его взгляд остановился на моих ожогах, и глаза разгорелись гневом…
— Это он тебя так — Олаф?
— Нет, что вы… Это снежный зверь… которого, правда, Олаф сильно разозлил… Но после он лечил меня — Олаф… Если бы не он, я бы…
— Ты бы не получил этих ожогов.
— Я бы все равно их получил — только в другое время и в другом месте, капитан. Я же ничего не знаю заранее, как вы, — мне всему приходится учиться на месте. А вы же знаете, что нельзя не обжечься, учась на своих ошибках, а не на чужих…
— Знаю.
— Чтоб учиться на чужих ошибках, нужно быть очень умным и очень знающим — знающим эти чужие ошибки…
— Верно, чтобы так учиться, нужно быть умным. Вся тяжесть такого обучения приходится на разум, а не на тело. Но ум и знания — разные вещи, хоть и способствуют друг другу.
— Разве разные?
— Без ума ты не возьмешь знаний, даже если бы тебе их и дали, а с умом ты возьмешь их, даже если бы тебе их и вовсе не дали. Ты не глуп, Ханс. Ты недолго будешь учиться на своих ошибках — ты способен учиться на — чужих.
Я остановил изумленный взгляд на его отражении в замутненном жаром зеркале, но он отвернулся, светя мне в глаза погонами, погасившими его опознавательные знаки…
— Вы действительно так считаете?..
— Ты думаешь, что мы умнее тебя, но это не так. Просто нашу глупость прячут знания и порядок.
Я обернулся к нему — к этому гордому офицеру, стоящему так твердо и прямо, блистая всем, что только может блистать…
— Но вы же строите крепости, в которых создаете людей… и зверей… и весь этот мир…
— А ты знаешь, из-за чего мы этот мир — строим?
— Нет, капитан.
— Из-за того, что мы его — разрушили.
Я было открыл рот, собираясь спросить… Но вспомнил, что офицеру открыта моя ментальная линия… Я вспомнил про ментальную линию, но забыл, что собирался спросить… И я ничего не спросил, а стал рассматривать в зеркале свое незнакомое отражение — я давно не видел свое отражение, особенно — такое чистое… Теперь и моя форма мне подстать — отчищенная и отглаженная… Но я отпрянул от замутненного зеркала, когда из него на меня сверкнули хищные глаза Олафа…
— Ханс, ты что сделал?!
Я, оторопев, повернулся к нему…
— А что я такого сделал?.. Я просто отчистился от этой коросты — от засохшей звериной крови и копоти костра…
— Нам нельзя делать это средствами системы, Ханс!
— Но другими средствами этого вообще нельзя сделать… Другими способами этого просто не отчистить, Олаф…
— Мы привыкли к холоду, голоду и грязи!
— Я не привык, Олаф…
— Ты жив — значит, привык! Нам нельзя привыкать к теплу, чистоте и обильной еде! Это ослабит нас. Это погубит нас, Ханс!
— Олаф, но так жить хорошо — сытым, согретым…
— Так жить нельзя! Начнешь жить так — не сможешь жить иначе!
— Но я не хочу жить иначе, Олаф…
— Хочешь или нет — придется!
— Фламмер сделает так, что не придется, — теперь мы с ним, а он все наладит…
— Ханс, сейчас мы сильны, мы можем жить везде и всегда! Нам нельзя ослабнуть! Тогда мы сможем жить только здесь, только сейчас!
— Мы всегда и везде так живем — у нас всегда и везде есть только «здесь» и «сейчас»…
— Но у нас есть силы идти дальше, идти вперед! А выберем мы такую жизнь — мы ослабнем! Нам не хватит сил идти в будущее! Нам не нужно все это, Ханс! Мы не зависим от этих вещей, как солдаты системы! Мы так выносливы, что свободны!
— Олаф, свобода для нас стала рабством — мы не отходим от нее ни на шаг, будто мы у нее на цепи…
— Ханс, свобода не безгранична. Быть свободным — не значит делать все, что в голову придет. Это значит — принимать осмысленные решения и действовать, исходя из них. Ханс, все имеет цену у смерти, и нам нельзя прогадать, торгуясь с ней. За такую жизнь ты заплатишь ей своей силой. А отдав ей силу, мы отдадим ей жизнь! Наши силы надежны, Ханс, — только на них мы можем полагаться уверенно! На чужие силы рассчитывать нельзя!
— Олаф, но солдаты системы не слабее нас, хоть они не тощие и не промерзшие, как мы…
— Это все только видимость силы!
— Какая ж видимость…
— Это не настоящая сила, Ханс! Солдаты системы не выдержат суточного перехода через снежную пустыню, когда у их техники кончится энергия! Они будут задыхаться и выбиваться из сил, когда мы будем идти и идти! Никакие тренировки в просторных залах не заменят перехода по снежной пустыне! Этот выхоленный офицер не протянет без нас и суток, пока не станет таким же тощим и промерзшим, как мы! Пока у него не останется одной только чистой силы без этой видимости, которую он тащит лишним грузом!
— Олаф, ты не сердись, но мы становимся сильней, когда хорошо едим.
— Я ж сказал, что это видимая мощь! Ее хватает лишь на короткий рывок! Солдаты системы сильны только с отрядом, только с оружием! А мы! Мы и с одними клинками способны разбить их отряд — перебить их солдат, разъединенных буранами, обезоруженных излученным злом снежных зверей! Только нас северные ветры не собьют с ног! Только наши клинки не подведут нас при столкновении со снежным зверем!
— Но борьба с холодом и сражения на ножах забирают у нас силы… Я просто устал и хочу передохнуть…
— Нельзя! Терпи меньшее зло — тогда будешь в состоянии сразиться с большем!
Фламмер, все это время сурово молчавший, подтвердил кивком слова Олафа… Мы же не отключили его ментальных линий, и он все слышал… Мне от этого стало страшно, но он только помрачнел…
