Уттам проследовал за Тиртхой и солдатами к широкому сводчатому проходу, внутреннюю поверхность которого усеивал ряд излучателей лазерной сетки. Оттуда доносился басовитый напев колоссальных генераторов и химический душок мощных энергетических полей. Уттам прошёл под аркой и вступил в гигантскую пещеру с лоснящимися стенами и головокружительно высоким потолком. Она имела километровый размах в самой узкой своей части, и у неё не было пола – лишь адская бездна, которая простиралась во всю её ширь. Уттам понимал, что называя пропасть этими двумя словами, он допускает преувеличение самого дурного свойства, но вообще говоря, они удачно описывали ситуацию[63].
Он расположился на широкой приступке, пристроенной к краю пещеры, в двух шагах от узкого решётчатого мостика из стали, который вздымался вверх, как башня чудовищного подъёмного крана. Уттам наблюдал за тем, как Тиртха, вставший за пульт управления, подводит мост к каменному острову, который парил в центре помещения, подвешенный на смутно различимой подушке энергетического поля.
По окружности стен пещеры были прикручены гигантские машины, напоминающие огромные двигатели, и Уттам чувствовал, что в насыщенной электричеством атмосфере волосы на его загривке стоят торчком. Если потребуется, эти генераторы можно будет тотчас же отключить, и тогда остров рухнет в недра планеты. Имея таких опасных пленников, стоило подстраховаться.
Мостик состыковался с островом, и множество автоматических орудийных установок, встроенных в стенки пещеры, развернуло свои длинные стволы, нацеливая их на парящий кусок скалы. На нём располагались изолированные камеры в количестве тридцати штук, но лишь двенадцать из них содержали в себе заключённых.
Когда мост встал на место, Уттам решительно направился к нему, за ним последовали солдаты и Тиртха. Под бронированными ботинками Уттама звенела сталь, он смотрел строго вперёд. Он снял со спины свою алебарду, достав её из чехла, чьё устройство позволяло немедленное высвобождение оружия, и покатал мышцами плеч в подготовительной разминке.
– Ожидаешь неприятностей? – спросил Тритха через встроенный в шлем вокс.
– Нет, – ответил Уттам, – но мне всегда спокойнее, когда я встречаюсь с этими ублюдками с оружием в руках.
– Я знаю, что ты имеешь ввиду, – сказал Тиртха. – Я едва ли не надеюсь, что кто-то из них попытается что-нибудь отмочить.
– Даже не шути так, – предостерёг его Уттам, как раз достигая конца моста.
Первая камера представляла собой прямоугольный блок, сделанный из тройного слоя пермакрита с добавкой керамита, чей вид не давал никаких подсказок о природе находящегося внутри заключённого. Она не имела никаких отличительных черт, не считая трафаретного буквенно-цифрового обозначения на её боковой стенке, да прозрачной двери из бронированного стекла, которое обычно встречается в иллюминаторах космических кораблей. Это была будка, в которую никто не входил и из которой никто не выходил, если на то не было разрешения Легио Кустодес.
Уттам приблизился к двери, чувствуя знакомый комок напряжения в животе, вызванный выбросом эндорфинов и боевых стимуляторов, который предшествовал схватке. Ощущение было приятным, хотя он и не рассчитывал, что ему придётся здесь сражаться.
В камере находился всего один человек, который сидел по-турецки в её центре. Тюремный комбинезон ярко-жёлтого цвета едва не лопался на его мускулистом теле. Длинные волосы, чёрные как смоль, рассыпались по обе стороны от широкого лица, чьи черты были растянуты вширь вследствие генетических манипуляций. Им надлежало бы быть безобразными, но они каким-то образом скомбинировались в симпатичное целое.
Хотя этот узник и был неописуемо смертоносным, он обезоруживал своим мягким обаянием. Уттам, однако, был не настолько глуп, чтобы недооценивать Атхарву просто потому, что тот происходит из Легиона учёных. Если остальные при виде своих тюремщиков впадали в ярость или желчно сплёвывали в их сторону, этот, казалось, смирился со своим заключением и не таил злобы.
Ахтарва открыл глаза. Один походил на сверкающий сапфир, второй – на тусклый янтарь.
– Уттам Луна Хеш Удар, – произнёс воин. – Ты прерываешь моё восхождение по Исчислениям.
– Тебе пора поесть, – сказал Уттам, пока раздатчик питания вставляли в предназначенное для него место в прозрачном стекле двери. В камеру вывалился паёк в целлюлозной упаковке. Атхарва смотрел на его падение со смесью отвращения и смирения.
– Что ни день, то банкет, – высказался воин из Легиона Тысячи Сынов.
– Тебе повезло, что мы тебя вообще кормим, – сказал Уттам. – Я бы оставил тебя умирать от голода.
– Тогда бы ты стал главным злодеем в этом спектакле, – ответил Атхарва. – А такое никогда не должно случаться с преторианцами Императора, не так ли?
– Не упоминай его имени, предатель. Ты недостоин его произносить.
– Скажи мне, Уттам, кого я предал, когда меня сюда привезли? – спросил Атхарва, расплетая ноги и поднимаясь на них одним плавным движением. – Когда Ясу Нагасена ввёл в Командорство три тысячи своих бойцов, кого именно я предал? Ни единой души, но тем не менее, вот он я – сижу в камере, взаперти, как и воины из тех Легионов, которые справедливо именуют нарушителями присяги.
– Когда в группе есть разносчик чумы, ты удалишь из неё только тех, кто болен, или отправишь в карантин всех? – спросил Уттам.
– Позволь привести тебе встречный пример, – ответил Атхарва. – Если у человека развилась опухоль, ты избирательно уничтожишь её в ходе лечения, или просто-напросто убьёшь человека?
– Опухоль погибнет в любом случае.
– Тогда, преторианец Уттам Луна Хеш Удар, остаётся только радоваться, что ты не медик, – сказал Атхарва.
3
Они снова пришли к нему во тьме: каждое лицо, каждый крик и каждый панический предсмертный вздох. Кай устроился на жёстком каменном выступе, который выполнял функции ложа, и, свернувшись в клубок, раскачивался взад и вперёд в попытках выкинуть из головы мучительные воспоминания, которые ему приходилось переживать заново по их вине.
Летательный аппарат унёс его из Шепчущей Башни высоко в горы сквозь залитые светом звёзд гряды облаков и головокружительные пики в лунной расцветке. То был его взлёт. Затем настал черёд падению в беспросветные недра горы, которая отчего-то казалась более мрачной и угрожающей, чем ей полагалось бы быть, словно она несла на себе бремя страданий всех тех, кого забрали в её глубины.
