«Хуанито, в этом мире ты НИКОМУ НИЧЕГО не докажешь, – вякнул внутренний голос, подливая масла в огонь моих самобичеваний. – Этот мир прекрасно обходится без тебя и твоих принципов. Когда ты это уже, наконец, поймешь и начнешь расти, карабкаться вверх, а не оказываться в вонючей яме безысходности после каждого поражения?»
Я не знал, что ему ответить.
Мама ждала на кухне с горячим завтраком. Молча кивнула на стул напротив:
– Рассказывай.
Я сел и сразу принялся за еду. Вкусно! Сколько уже не завтракал дома? С этими долбаными тренировками даже вкуса еды не замечал. Запихивался поскорее, на ходу. Теперь, наконец, восполню этот пробел. Хоть какие-то плюсы от вчерашнего происшествия!
От этой мысли я улыбнулся и спокойно, будто говорил о биржевых сводках, выдавил:
– Меня выгнали.
Мама же отреагировала бурно, отложив вилку в сторону.
– То есть как выгнали?
Я безразлично пожал плечами:
– Ослушался приказа. Бросился к девочке, которая упала с высоты, когда никто не поспешил ей на помощь. Типа, так задумано, чтобы никто не помогал. Своя заморочка. А я, негодяй, схватил аптечку и помчался.
Мать покачала головой:
– Не факт.
– Что не факт?
– Что выгнали. Тебе об этом сказали?
– Нет.
– Пока не скажут – не факт.
Я усмехнулся.
– По их меркам, ослушаться приказа – это преступление. Факт!
– Это ерунда, – парировала она. – И ты не один из них, чтобы относиться к тебе согласно принятым внутри их заведения критериям. Вот увидишь, они с тобой свяжутся.
У мамы непрошибаемый вид. Она настолько уверена в своих словах, что я… А что, собственно, я?
Меня бросило в жар. Во мне эта мысль вызвала приступ надежды. Надежды, о существовании которой я не догадывался, потому что похоронил идею корпуса вместе с ударами Катарины.
– Я не хочу туда возвращаться! – закричал я, но кричал, конечно, на себя, а не на маму. – Хватит! Сыт по горло этими властными сучками!
Мама меланхолично пожала плечами, дескать, ты еще убедишься в моей правоте, и вернулась к процессу поглощения пищи.
– Ты ведь думаешь, что я вернусь, да? – не выдержал я ее показного безразличия.
Она кивнула.
– Почему?
– А куда тебе идти? Ты сам загнал себя в угол. И со школой, и со своей Бэль. Так нельзя, сынок! Надо всегда оставлять себе свободу для маневра! Ты взорвал все мосты, отрекся от прежней жизни в поисках апгрейда.
И теперь вернешься туда, поскольку больше никуда идти не захочешь. Они позвонят тебе, можешь не сомневаться. И сообщат, что «простили» и тот эпизод не подпадает под их устав.
Мой желудок свело от ее пламенной речи. Ибо все в ней правильно.
– Ты ведь хочешь туда, как бы себе сейчас ни врал. Ты уже все для себя решил еще тогда, две недели назад, когда тебя привезли первый раз, побитого, но довольного. А теперь всего лишь пытаешься смириться с этим, убедить себя, что имеешь выбор, можешь отказаться. Так?
Я вздохнул и опустил голову.
– Ты уже там с головой. Я больше скажу, ты никогда не был таким, как в эти дни: собранным, целеустремленным, жизнерадостным. Ни в старой школе, ни в новой. У тебя все эти дни глаза были… Горели они у тебя! Ты возвращался усталый и избитый, но счастливый, сынок! Как тогда, во время соревнований, когда проходил в следующий круг. Или готовился к свиданию с той девушкой, аристократкой. Это трудно описать, но я мать, я видела все это со стороны, и мне соврать у тебя не получится.
«Да я и не пытаюсь!» – хотел сказать я, но лишь глубоко и задумчиво вздохнул.
– Это неизбежно, ты вернешься. Когда они позовут.
Опешивший от такой тирады, я хрипло выдавил:
– Не позовут.
Но сам уже не был уверен в этом.
Мама мило, по-взрослому, усмехнулась.
– Позовут.
– Почему ты так думаешь?
– Скажи, сколько лет этой, как ее, донье Тьерри?
– Мишель? Ну, за сорок. Точнее не скажу.
– Правильно! – Она кивнула. – Ей не двадцать и не тридцать. На такие должности ставят только опытных людей. Знаешь, почему?
Я покачал головой.
– Они в состоянии думать независимо, не отвлекаясь на порывы, свойственные юношеству. Ты ошибся, бывает. Все ошибаются. И старшие прекрасно об этом осведомлены. Они руководствуются не эмоциями, а целесообразностью, совокупностью разных факторов, и она примет верное решение, которое не примет, на пример, эта майорша. Она заберет тебя, попомни мои слова!
Я хотел вставить, что майор не намного младше, но, сравнив их, вдруг понял, дело не в возрасте. Мишель именно «донья», сеньора, авторитетная женщина. Катарина же – молодящаяся дамочка, считающая, что тридцать пять – это чуть больше двадцати. Да, Мишель может так сделать. В отличие от Катарины.
– А есть еще и Лея, ее величество, не забывай об этом! – повысила мама голос. – Ее тоже может заинтересовать этот проект, когда она вернется. Для того она и нужна, носительница верховной власти, – исправлять то, что пропустили мимо себя подчиненные. И тогда они все равно с тобой свяжутся, не может быть иначе.
– Они не всегда были взрослыми и мудрыми, – попытался усмехнуться я, приводя последний аргумент. – Когда-то они были молодыми и глупыми, причем уже сидели на тех же самых должностях.
Мама пожала плечами:
– Когда они были молодыми и глупыми, рядом с ними, в тени, находились старшие и мудрые, давая советы и подсказывая, что и как делать. Просто теперь поколения сменились, настал их черед быть мудрыми. Ничего не меняется в жизни, сынок. Пройдет тысяча лет, но старшие всегда будут рядом с младшими там, где те не справятся сами. Это закон жизни, ничто не в силах его изменить. А тебе советую подумать над своим поведением. Тебе тоже когда-то придется стать старшим и мудрым, чему ты научишь идущих следом?
Как все сложно! Не думал, что мама может копнуть так глубоко! Точнее, не думал, что так глубоко под корпус, разложив его по полочкам с точки зрения обычных человеческих страстей. И мне все больше и больше казалось, что она права. И в том, что я хочу туда, и в том, что уже давно смирился.
Господи, да она во всем права! Во всем! Она лишь не учитывает маленькую деталь, я не могу. Не то чтобы не хочу, именно не могу туда вернуться! Я хлопнул дверью, и, если вернусь, это будет означать, что я…
Мысль сбилась в силу того, что итог ее мне не сильно нравился.
«Эй, Хуанито, договаривай! Что же ты замолчал на полуслове? «Я – твердолобый баран, которому западло включить реверсивную передачу».
«А если и так? Что теперь?» – возразил я сам себе.
«Ничего, баран. Ходи и понтуйся, какой ты крутой. «Человек сло-о-ова!» – Внутренний голос противно захихикал.
