Реми тихо засмеялась.
— Не шуметь, розовокожий самка! — строго продребезжала венценосная аксла. — Охранять покой. Сильный боль иначе!
Реми испуганно смолкла.
Галактика надвинулась на нее, вобрала в себя. Это оказалось совсем не страшно. Стало легко и тепло. Реми точно погрузилась в горячую ванну, полную ароматной пены. И впрямь как будто запахло морской солью и лавандовым маслом.
Реми почувствовала, что пена смывает с нее усталость, избавляет от боли, исцеляет раны, полученные во время кошмарного путешествия через псевдолаборатории Большого барьерного рифа.
Она словно рождалась заново.
Ощущение повторного появления на свет было таким острым, что Реми почудилось, будто она видит себя со стороны — маленькую, жалкую, корчащуюся от невыносимой боли на остриях стеклянистых трубок. Совсем как Ветерок.
— Розовокожий самка чистая! — заявила аксла торжественно. — Розовокожий продолжать путь.
— Спасибо, — сказала Реми и попыталась подняться. Не получилось. Она повторила попытку. Руки-ноги слушались ее, но что-то им мешало пошевелиться. — Помогите мне! — пролепетала она.
Венценосная аксла приблизилась к ней. Распялила лягушачью пасть до ушей, показала мелкие острые зубы.
— Розовокожий самка не свободный, — произнесла она голосом Грезы. — Сказало, розовокожий самка продолжать путь.
— Ах ты сука…
Реми попыталась дотянуться до этой мерзкой уродины с бугристой крокодильей кожей, но рука наткнулась на липкую ткань…
…Ремину резко бросило вперед. Потом — швырнуло назад. Снова — вперед. И стало беспорядочно мотать из стороны в сторону.
Что за…
Она почувствовала, что задыхается. Забарахталась. Вырвалась из кошмара, хотя сделать это было нелегко. Липкая ткань по-прежнему обволакивала ее. Реми выгнулась дугой, расталкивая неподатливую материю руками и ногами. Вдруг что-то лопнуло, и в тесное узилище ворвался поток свежего воздуха. Реми расширила прореху руками, высунула голову.
Она сидела в глянцево-сером мешке, и мешок этот раскачивался в пустоте. Но не сам по себе — мешок был зажат в громадной клешне крабопаука. Самого ловца разглядеть не получалось, взор застило какое-то серебристое мельтешение, будто тысячи снежинок танцевали в воздухе.
«Криль, — сообразила Реми. — Ночной криль… Значит, я не в корабле? Меня похитили… Снова похитили! Эта мерзкая тварь! Но где же Эндрю? Кортес?»
— Кортес! — завопила она. — Помогииии!
Никакого ответа. Она закричала еще громче. Потом — завизжала. И визжала долго, пока не село горло. Тогда она закашлялась. На глазах выступили слезы.
Отдышавшись, Реми решила не тратить больше силы на бессмысленные мольбы.
Неужели кошмарный поход через риф ничему ее не научил? О, научил! Да еще как!
Рассчитывать не на кого. Только сама. И только вперед.
Она взяла себя в руки и принялась осматриваться. Зрение приспособилось к мгле и мельканию криля. Тем более что мгла была не полной. Светился рифовый лес, до боли напоминая ночной Манхэттен. Из-за громады Большого барьерного рифа торчал молочный рог одной из лун. Слева восходила вторая. А справа разгоралось тусклое жемчужное зарево, предвещая восход Карлика.
Судя по тому, как мотался мешок, крабопаук не стоял на месте. Он не просто двигался, он словно летел над землей. Сухие многосуставчатые ноги были поджаты к панцирю, клешни — растопырены. Но как же ловец умудрялся перемещаться? В подземелье чудище прикрепляло себя паутиной к своду пещеры. А здесь? Не к небу же…
Она напрягла зрение и увидела серебрящиеся тяжи паутины, которые тянулись из-под панциря к темной громаде, напоминающей дирижабль. Громада величественно плыла в воздухе, затмевая звезды. Справа и слева виднелись другие крабопауки. Они были прикреплены к этой и к другим летающим тварям. Под брюхами «дирижаблей» болтались целые гроздья глянцево-серых мешков.
Реми вспомнила: пещера, мерцающая слизь на стенах, серые мешки, из которых вылезают акслы…
Крабопаук несет ее обратно в подземелье? Как простую акслу! Для чего?
Ответ прилетел, словно эхо: чтобы мучить и превращать, превращать и мучить, мучить, превращая…
— Нет, нет, не хочу! — выкрикнула она в холодную пустоту, полную живой искрящейся вьюги.
В этот раз ночь отозвалась на ее крик нечеловеческими голосами.
Реми посмотрела вниз. Среди дендрополиповых зарослей творилось что-то ужасное. Сновали тени неопределенных очертаний. Судя по всему, внизу метались испуганные акслы. И, надо думать, — их загонщики…
Большая луна встала над рифом. Она была яркой, как прожектор, хотя и пребывала в первой четверти. Молочно-белый свет залил предгорья Хардегена. Луна высветила охваченную паникой толпу, будто софит. Цепь из коньков-осьминогов теснила скопище земноводных с востока и запада. Коньки щелкали щупальцами, как бичами. Над всем этим пандемониумом парили крабопауки. Они выстреливали паутиной, оплетали ею несчастных аксл, а потом не спеша подбирали мешки-коконы и поднимали к дирижаблям.
Реми стало плохо. От качки, от мерзостного зрелища облавы, но больше всего — от инфразвукового рева, который издавал риф. Казалось, что голову распирает изнутри и что она вот-вот лопнет, переполненная гулом давно исчезнувшего океана, смешанного с невнятным телепатическим бормотанием коньков. Ужин, которым так трогательно накормил ее Эндрю перед сном, бурно устремился наружу.
Запах привлек летучих криль. Крохотные биолюминесцирующие существа ринулись на Ремину роем и вмиг облепили голову. Криль застил глаза, набился в уши и ноздри. Реми стиснула зубы, но это не помогло. Едва она попыталась вздохнуть, как тысячи рачков тут же устремились ей в горло, пищевод, желудок. Реми почувствовала, что погибает. В глазах ее потемнело, сознание трепетало слабым огоньком, готовое вот-вот угаснуть.
«Папочка, — подумала она, — прощай…»
— Реми! — донесся снизу голос Скворцова. — Ты слышишь меня?
Она помотала головой, отгоняя надоедливых рачков, те неохотно снимались с места, но тут же садились обратно.
— Потерпи чуть-чуть, — продолжал егерь. — Сейчас я тебя освобожу!
Ремина не верила этому. Она полагала, что слышит не Эндрю, а конька-телепата, который морочит ей голову, как делал это в пещере.
Раздались револьверные выстрелы. Мешок-кокон, в котором умирала Реми, вдруг оторвался от клешни крабопаука и ухнул вниз. Мелькнули блаженные мгновения невесомости. Мешок упруго ударился обо что-то, но Реми боли не почувствовала.
— Сейчас-сейчас, — бормотал Скворцов, разрывая паутинные путы, стирая с ее лица напластования живого снега.
