— А какого он цвета? — спросила Ханна.
— Песок — желтый. Пыль — красная, всех оттенков, от бледно-розового, как твои руки, до густокрасного, как бычья кровь. Такыры — коричневые и такие гладкие, что песок скользит по ним, как по стеклу. Это неглубокие низинки, куда веками стекает вода и высыхает, а пыль и ветер шлифуют их до блеска. Камни — черные, железо и окислы марганца. Местами попадается голубое и серое — там, где стоят остатки скал, источенных ветрами. Может, есть там и другие цвета; но я помню эти.
Он умолк — словно дверь захлопнулась и никогда больше не отворится. Убрал руку под навес, стряхнул с ладони воду.
— Когда я был на Ашкрофте, даже не подозревал, что бывают колониальные миры такие, как ваш.
Он обнял ее за плечи.
— Тебе это не нравится?
— У вас есть все, чего у рабочих-рабов нет и никогда не будет.
— И мы отказываемся от всего этого.
— Некоторым из вас нужно нечто большее. Они вместе смотрели на дождь.
— Все колониальные миры гноятся, гноятся и наконец загнивают. Ассамблея слишком бережлива, чтобы предотвратить это, зато они могут позволить себе посылать туда целые батальоны, когда запахнет жареным. — Он снова хлестнул тростью по зарослям хвоща. — Иногда мне кажется, что здесь тоже все скоро взорвется. Но потом я говорю себе: «Нет, Варяг у нас заговоренный. Его судьба бережет…»
Так или иначе… — Он хлестнул наискось по струям дождя. — Я давно не видел его таким напряженным. Я тебе говорил, что возьму лодку и уйду в море? Это я врал. Зачем Ретт послал тебя? Она зажала ему рот рукой.
— Тс-с! — воскликнула она. Капитан не стал возражать. Через некоторое время Ханна сказала: — Дождь утихает. Может, поедем обратно?
— Поехали, — сказал Санмартин, глядя на волны.
Орлов шагнул в лес и словно растворился. Его лицо и зеленый камуфляж полностью сливались с листвой, проявлялись лишь отдельные пятна, так что всю фигуру разглядеть было совершенно невозможно. Сверху костюм был темнее, снизу светлее, что делало тень незаметной.
Вокруг величественными столпами уходили в небо штыковники, вздымающиеся над гниющими стволами своих упавших собратьев. Все пространство между поваленными деревьями заполняла молодая переплетающаяся поросль. Тут и там виднелись угольно-черные бочаги, которые то и дело бурлили. Штыковники недаром считаются очень опасными деревьями. У них короткие корни, они легко падают. Лес был весь завален буреломом.
Сниман шагнул вперед. Поверхность озерца дрогнула, под ногами послышался шорох. Ян застыл. Но это была всего лишь амфитилия.
Там, где болота осушили как следует, штыковники вытеснялись древовидными папоротниками. В местах, где фермеры выкапывали канавы, вода уходила, корневая система деревьев нарушалась, и деревья падали. Из легкодоступных районов их вывозили лесозаготовители: штыковники шли на бумагу низкого качества.
Но здесь каждая впадина была заполнена стоячей водой и гниющей растительностью, и великанам ничто не мешало. Сниман представил себе этот лес, тянущийся на тысячи километров. Зрелище великолепное, но пугающее. Ни ковбои, ни буры не решались надолго углубляться в джунгли. А имперцы, в том числе и Ян Николаус Сниман, приспособились.
Мысли юноши блуждали. Он осторожно пробирался по тропе, оглядываясь то влево, то вправо, в пределах своего сектора обстрела, временами оборачиваясь к напарнику, идущему следом. Они уже три дня пробирались через болотистые леса, терпеливо отыскивая почти невидимые следы. Теперь можно двигаться быстрее. След был все более свежим, и они уже успели познакомиться с привычками тех, кого преследовали. Добыча все ближе и ближе!
Здесь требовалось не столько искусство владения оружием, сколько умение ходить по лесу, выносливость, способность довольствоваться половинным рационом и ночевать под дождем…
— Четные номера, привал десять минут! — послышался голос Орлова. Это вернуло Снимана к реальности. Отряд сразу остановился, выслали дозорных. Это был уже пятый или шестой привал — Сниман уже сбился со счета. Кажется, шестой — нечетные отдыхали первыми. Впрочем, какая разница? Орлов похлопал Яна по плечу. Юноша слабо улыбнулся.
Отряд был смешанным: двадцать три новобранца, одиннадцать кадровых, дюжина землян, десяток медиков, обучающихся нелегкой науке пехотинца. Сниман шел в паре с Кобусом, Орлов — с ковбоем по имени Нельсон Боланьос, из расформированного отряда.
Боланьос — парень что надо. В первую неделю, после второго этапа, их вместе выворачивало наизнанку. Но он первый, кто попал в одного из этих пижонов из десятого взвода. В тот день его разве что не короновали.
И тут на них из папоротников с трех сторон налетели сектанты, размахивая копьями и дубинами.
Раздались первые выстрелы. Сниман лихорадочно дернул предохранитель. Один смуглый человек бежал прямо на него. В него стреляли, но он почему-то не падал. Враг совсем рядом! Сниман вскинул автомат, прицелился… но не выстрелил.
Смуглый человек остановился. Улыбнулся. Сниман зажмурился, помотал головой, открыл глаза… Перед ним, опершись на копье, стоял Исаак Ваньяу. Он неторопливо стирал грим. Рядом стояли другие солдаты из десятого взвода, тоже в гриме.
Орлов мягко отобрал у Снимана автомат.
— Это был спектакль… — твердил юноша. — Патроны холостые…
— Да, но ты этого не знал, — сказал Орлов, поддерживая его за плечи. Кобус, прочищавший автомат, с недоумением оглянулся на них. Рядом стоял дрожащий Боланьос. Он пытался сменить магазин. Парень расстрелял сорок патронов.
Сниман подошел к Палачу.
— Существует много людей, которые не годятся в солдаты, — объявил Хенке. — Одни, как твой дружок Харрис, не могут научиться оставаться в живых. Другие не способны заставить себя убивать.
Палач обернулся к Орлову и посмотрел на него холодным, очень холодным взглядом.
— Его мы оставим! — сказал Орлов.
Хенке смерил Яна взглядом, как бы взвешивая его на незримых весах. И принял решение.
— Ну да, тебе, возможно, придется стрелять в своих. Давай попробуем тебя назначить куда-нибудь в другое место. Младшим медиком, например. Идет?
У Снимана только теперь перестали трястись руки.
В тот же вечер Петр Коломейцев услышал голоса, доносящиеся из столовой. Он направился на шум.
Двое его офицеров и сержант оживленно спорили.
— Эй, вы, молодняк! — добродушно окликнул их Коломейцев. — Из-за чего сыр-бор?
Лицо у Полярника было круглым и гладким, только на нижней губе выделялся небольшой овальный шрам, отчего улыбка всегда казалась насмешливой. Впрочем, улыбался он нечасто. Глаза серые и такие светлые, что при ярком свете казались белыми. В его внешности не было ничего особенного, кроме, пожалуй, рук. Очень длинные и тонкие пальцы, которые, казалось, жили своей отдельной жизнью. На тех, кто встречался с ним впервые, это производило неприятное впечатление.
