Лицо у Полярника было круглым и гладким, только на нижней губе выделялся небольшой овальный шрам, отчего улыбка всегда казалась насмешливой. Впрочем, улыбался он нечасто. Глаза серые и такие светлые, что при ярком свете казались белыми. В его внешности не было ничего особенного, кроме, пожалуй, рук. Очень длинные и тонкие пальцы, которые, казалось, жили своей отдельной жизнью. На тех, кто встречался с ним впервые, это производило неприятное впечатление.
Малышев, его заместитель, покраснел и обер-I нулся.
— Да вот ротный сержант Леонов вежливо просил нас удалиться, чтобы без помех побеседовать с первым взводом.
— Мы обсуждали военную теорию! — сообщил Янковски. Он все еще плохо слышал с тех пор, как они нечаянно взорвали гору, где оказался склад боеприпасов, принадлежавший майору Ретталье, и над ним постоянно подшучивали.
— Я не стану спрашивать, почему сержант Леонов просил вас удалиться, — сказал Коломейцев, прекрасно зная, что его ротный сержант бывает вежлив раз в год по обещанию. — А когда он просил вас вернуться?
— Через тридцать девять минут, сэр, — ответил Малышев, взглянув на часы. — В полночь по местному времени, — добавил он непонятно зачем, прислушиваясь к «соловьям» из третьего взвода.
Там пели. Третий был сегодня свободен, а песен там знали уйму, одна другой длиннее и неприличнее. Их похабный юмор был весьма заразителен.
Коломейцев непроизвольно сдавил пальцами плечо Пересыпкина.
— Хорошенькая военная теория! — сказал он, глядя на полупустую бутылку на столе. — А нельзя ли ротному командиру присоединиться к вашей дискуссии?
Видно было, что офицеры никак не ожидали подобной просьбы от чопорного Полярника. Коломейцев улыбнулся. Малышев торопливо уступил ему место и пододвинул пластиковую флягу с водкой.
— Да ради Бога, сэр! Извините, что мы не догадались вас пригласить.
Боги войны переглянулись.
— Ну, и какой же из многочисленных аспектов тщеты военного дела привлек ваш интерес на этот раз? — поинтересовался Коломейцев.
— Аркадий говорил о том, почему солдаты сражаются, — сообщил Малышев, кивнув на Пересыпкина.
— Ну что ж, взводный сержант Пересыпкин. Каковы были ваши доводы? — сказал Коломейцев, отхлебнув теплой водки. И внезапно уставился на крышку от фляги, ярко раскрашенную в зеленый, песочный и шоколадно-коричневый цвет, как змеиная шкура. — Откуда это? Вы что, из БТР ее нацедили?
— Никак нет, сэр! — дружно ответили Малышев и Пересыпкин.
— Вот майор Хенке, например, — добавил Коломейцев как бы между прочим, — безбожно грабит свою технику. Мне говорили, что он предпочитает добавку, от которой моча делается ярко-голубой.
Малышев и Пересыпкин уставились на Янковски. Тот принялся уверять, что купил водку в городе, но делал это как-то неубедительно.
— Впрочем, — перебил его Коломейцев, — меня куда больше волнует тот факт, что мои солдаты пьют водку такой… такой теплой.
Он произнес это слово с таким видом, словно на свете нет ничего гаже теплой водки.
— Льда не хватает, — сообщил Малышев, вежливо кашлянув.
— Для водки? — Коломейцев укоризненно покачал головой.
Янковски потянулся к холодильнику. Коломейцев отхлебнул еще водки и сделал Пересыпкину знак продолжать.
— Мы просто обсуждали, почему солдаты сражаются, сэр, — сказал Пересыпкин. Видно было, что он чувствует себя неуютно.
— Да? Ну, и почему же? Скажите вы, лейтенант Малышев!
Малышев посмотрел на Янковски. Полярник чрезвычайно редко ударялся в философию.
— Не ради чести, славы или загробного воздаяния, — сказал Малышев.
— Все это вместе взятое не стоит и чашки чаю. Из чувства долга, из преданности?
— Из преданности кому? Его Величеству императору, который царствует, но не правит? Этим пиявкам из ассамблеи? Лейтенант Янковски, как вы думаете? — настойчиво спросил Коломейцев.
Балтийские предки Детлефа Янковски страдали от польского, немецкого и русского гнета, пока их не разметало ветром истории.
— Говорят, что ученый Клаузевиц создал доктрину, согласно которой война есть продолжение политики иными средствами. Единственный серьезный недостаток этой доктрины состоит в том, что он забыл упомянуть, что политика есть продолжение экономики иными средствами. Другие ученые вслед за ним долго повторяли эту ошибку, что вело к серьезным погрешностям в историческом анализе, но уже во времена Клаузевица влияние экономики на политику было весьма заметно. Достаточно вспомнить знаменитые «сахарные войны» восемнадцатого века или «опиумные войны» девятнадцатого, — сказал Янковски, пытаясь определить, к чему же все-таки клонит Полярник. Это все, что он смог наскрести из политологии, — его знания предмета были довольно смутными.
На лице Коломейцева появилась ледяная усмешка.
— Насколько я помню, лейтенант, я спрашивал вас всего лишь о том, почему сражаются солдаты. Меня вовсе не интересует, почему люди воюют. Экономика имеет такое же отношение к бою, как ремесло оружейника к искусству фортификации.
В нашем случае «Юнайтед-Стил стандард» владеет шахтами, космопортом, транспортными сетями, большей частью вторичных производств и так далее, и тому подобное. Порядочное правительство вышибло бы их в два счета, но мне что-то никогда не приходилось слышать о порядочном правительстве. Правительство можно купить. Но стоит оно дорого. Из-за этого поднялась цена продукции. И ассамблея в бесконечной мудрости своей решила, что это плохо. Вот потому-то мы здесь. Но почему мы деремся? Сержант Пересыпкин, ваш ответ!
— Может, потому, что это наша профессия? — робко предположил Пересыпкин.
— А вам не кажется, что это сильно смахивает на тавтологию? — холодно отрезал Коломейцев.
— Да нет, я о чем… Понимаете, если вы профессионал, то вкладываете душу в свое ремесло. Вот как Варяг, к примеру, ну, и другие тоже. Но если не верите, что это дело нужное… — Пересыпкин говорил неуверенно — ему не очень нравилось, I что Полярник избрал именно его. — Это не значит, Кто у нас нет своей, личной жизни, но в определенный момент твоя профессия становится частью ее. И вообще, все мы смертны… Вы ведь об этом, Да, сэр?
— Да, это очень похоже на правду, — сказал Полярник. Но он явно не верил в то, что говорил. — Варяг ведет нас в бой. Он уже много лет служит в колониях и малость свихнулся. Наш командир поэт в душе. Мы воюем, и воюем хорошо. А что нам остается делать? — Полярник уже не отвечал на вопрос, а задавал его сам. — Есть два вида войны, джентльмены. Ограниченная война ради ограниченных целей с ограниченными средствами и война до последнего, цель которой — переустроить общество, не более и не менее. Но нас, солдат, редко спрашивают, за что мы хотим сражаться. Он оглядел своих собеседников.
