Хозяин притащил Тариэлу матрац и настольную лампу. Тариэл устроился поудобней и еще раз внимательно перечитал письмо от Нестан. В нем она просила у него прощения за то, что, возможно, была к нему холодна. Писала, что любит его и предпочтет смерть вечной разлуке с ним. На письме не было даты, но Тариэл понимал, что оно было написано заранее и хранилось на всякий случай. Написать так и столько во время ареста она попросту не могла. Тариэл заплакал, свернул листочек, приложил его к сердцу и долго так сидел. Через какое-то время он утер слезы и вскрыл второе письмо. Это было короткое анонимное письмо, но Тариэл хорошо знал, кто его автор. На официальном бланке с водяными знаками в виде герба Каджети было написано:
«Тариэл, если ты еще жив, пожалуйста, вернись. Я все прощу. А если не так, то Амирбар получит свою долгожданную самку».
– Чтоб ты сдох! Бледный червяк! Глиста вонючая! – юноша яростно изорвал документ. – Чтоб ты сдох!
Выключив свет и укутавшись в комбинезоны, он долго думал. Он догадывался, что Амирбару не отдадут ее до первой победы монстра. А на войну этот уродец, по словам Дэва, отправится только в августе. То есть Нестан он получит не раньше, чем через полгода. Тариэл предпринял бы отчаянную попытку ее освободить, но он был безнадежно болен. Он с головой укрылся комбинезоном, вспомнил тот момент, когда впервые увидел ее у кондитерской, и как он был тогда счастлив, и уснул.
… Он проснулся в начале дня от страшной головной боли. Надел химзащитный костюм: все, кроме полустеклянной маски. Схватил желтый полиэтиленовый плащ и вышел из кладовки. Нашел ванную и, никого не встретив, помыл плащ под душем и обтер мокрым полотенцем комбинезон. Полотенце он выбросил. Затем открыл белую металлическую аптечку, висевшую на стене ванной, и распечатал пачку респираторов. Парочку он сунул в карман, а один надел тут же.
Потом Тариэл прошелся по квартире, ища отца Нестан. Но никто на его оклики не отзывался. Наконец он вошел на кухню и увидел, что на столе лежит записка: «Я на работе, буду вечером. Хсем». Рядом с запиской – ключ от дома и все, что он просил: цветные баллончики с краской, новая одежда, дефицитные медикаменты. Юноша тут же сделал себе укол сильного обезболивающего, проглотил стандарт йодистого калия и, почувствовав себя лучше, взялся за дело.
Он затянул комбинезон так, что тот туго обтянул его фигуру, поверх надел обыкновенную штатскую одежду и желтый плащ. Побросал в школьный рюкзак Нестан баллончики с краской и выскочил из квартиры.
Город-завод был велик – без внешнего лагерного кольца его диаметр составлял около восьмидесяти километров, кроме того он на сотни метров возвышался над землей и на десятки уходил под нее. Тариэлу приходилось с осторожностью пробираться через этот стальной улей. Но комбинезон надежно скрывал пораженное тело, и ни один из датчиков радиоактивной тревоги не сработал.
К вечеру он добрался до западной окраины, где находились гигантские ангары для юдолянского солнца. Здесь было полно подразделений внутренних войск, блок-постов, и на каждом шагу проверяли документы. Но Тариэл хорошо знал эти места, поэтому смог проскользнуть.
Обстановка здесь больше всего напоминала вагоностроительный цех. На мостиках суетились сотни рабочих, а через весь длинный ангар потолочные краны проносили похожие друг на друга конструкции, вероятно, запасные части для дирижабля.
Носитель солнца часто повреждался во время вражеских налетов, и только на памяти Тариэла его несколько раз приходилось сажать прямо посреди города, где его тут же ремонтировали. Но чаще поврежденное солнце все же дотягивало до ангаров, и сотни специалистов быстро устраняли поломки. Ночью дирижабль с выключенным прожектором вдоль внутренней границы переводили на другую сторону города и утром ослепительное поддельное солнце вновь поднималось с востока.
Тариэл без труда раздобыл рабочий костюм и каску (запасные комплекты всегда хранились на пожарных щитах предприятий). В заводской уборной он переоделся в рабочего и деловито пошел по цехам: дело в том, что добровольческие бригады из школьников часто помогали на фабриках, в спецотрядах гражданской обороны, дружинах правопорядка и так далее. Чаще всего в эти бригады входили девушки и не годные для военной службы парни.
До захода юноша прослонялся по ангару, пару раз даже поработал на подхвате. За это время он раздобыл кое-какие приспособления для высотных работ. Болезнь давала о себе знать: тошнота, боль в животе, слабость, но Тариэл держался.
Вечером работы приостановились, и служащие замерли на мостиках, встречая въезжающее в ангар солнце. Гигантский круглый вход, подобный отверстию диафрагмы в фотоаппарате, стал медленно расширяться. Когда ослепительно яркая дыра выросла до невероятных размеров, в нее начал вплывать дирижабль километрового диаметра. Висящий под ним плоский прожектор был повернут к ангару тылом, продолжая освещать город. Так продолжалось минут сорок, пока воздушное судно, похожее на десятикилометровый огурец, заходило в ангар. Наконец прожектор померк, и отверстие стало сужаться. Тут же вокруг дирижабля закипел трудовой муравейник: рабочие, сидящие в корзинах подъемных кранов, стали присоединять к его оболочке толстые кабели и шланги, поливать матерчатый корпус из брандспойтов.
Тариэл, спустившись на несколько ярусов, достиг того места, где десятки электриков и монтеров суетились около двухсотметрового прожектора. Юноша деловито прошел на подъемную платформу и поднялся вместе с техниками к механизмам управления прожектором, отвечающим за то, чтобы в течение дня по ходу движения диск всегда был обращен на город.
С подъемной платформы к прожектору выдвинулся мостик, и Тариэл со специалистами прошел внутрь машинного отделения дирижабля. Здесь, словно в подводной лодке, было множество тесных и запутанных переходов. Там Тариэл и спрятался.
Пока в течение ночи дирижабль, медленно обходя город, полз на восток, беглец старательно работал на выключенной линзе прожектора, так и оставшись незамеченным. Трех баллонов хватило с избытком, и остаток времени до восхода он только уплотнял слой нанесенной краски.
Был февраль, и в девять часов утра из зари на востоке поднялся чуть заметный во мгле дирижабль, а за ним – красно-оранжевый диск. На солнце горела кривая, но четкая надпись: «ЗМЕЙ ПРОТИВ ВСЕХ – НЕТ ВОЙНЕ!»
Утренний город замер. Спешившие по своим делам люди останавливались на мостиках и воздушных переходах, с изумлением глядя на круглый небесный экран. Только через двадцать минут догадались объявить воздушную тревогу. Муравейник оживился, и миллионы зрителей побежали в убежища, но при этом люди продолжали озираться на небесную надпись. Когда вой протяжной сирены смолк, уродливый город был уже совершенно пуст, и над всеми его ярусами и террасами установились покой и звенящая тишина.
