Ричард, недолго думая кивнул.
Гоним вперед, что есть мочи. Мчимся в никуда — в синее марево, трепещущее над мутным горизонтом, прочь от красного зарева заходящего солнца. Я теряю дыхание. Плечо разгрызает едва нейтрализованный химический ожог — адреналин больше не глушит боль, и сердце слабнет, словно засыпая. Я надышался кислоты, разъедающей легкие, и песок… песок просто раздирает пересохшее горло на куски. Перехватил повод правой рукой, отпуская левую, — прорезанную тонкой веревкой, впившейся чуть не до кости. Схватил клок чахлой гривы, но не удержался и соскользнул на шею тощему коню. Повис на поводе, проволочился по песку. Камни полетели в лицо, и я разжал руку, падая. Песок забил рот и… Я, задыхаясь, выскребаю его изо рта рукой — снова рукой. Продираю глаза, царапая их пропыленными лохмотьями, оставшимися от моей формы… от формы британского офицера.
Ричард осадил коня, поднял столбы пыли и спрыгнул, склоняясь надо мной.
— Слава! Вставай!
— Воды… Дай воды… Черт… Ложись!
Рухнули в песок, зарываясь, едва заслышав шум винтов. Я осторожно поднял голову, всматриваясь в высокое небо, и жестко придавил голову англичанину, не давая ему увидеть своих.
— Тихо ты. Наши это. Огонь откроют, как только нашу форму распознают.
Британец напряженно сжал кулаки, ожидая, когда винты затихнут в отдалении, и я отпустил его, переводя дух. Черт… Британские это территории… Он рано или поздно сориентируется. Сейчас он спокойно принимает мысль о том, что, скорее, он мой пленный, а не я его. Но скоро станет очевидно, что расклад иной. Скоро… С вертолета лошадей наших засекли — значит, и нас рядом искать начнут сейчас… сейчас вернутся по наши души. Эх, Игорь Иванович… Что ж мне делать?
— Ричард. Нам конец — расстреляют нас. Нам к Ахмеду надо!
Британец долго размышлять не стал — ему моя версия так же очевидно диктует сдаться, как мне то, что на деле происходит.
— Сдаемся… Пошли коней поймаем.
Я рухнул на спину коню, жарко раздувающему ноздри. Черт… Скоро вырублюсь… а еще надо обратно дорогу найти…
Конь подо мной споткнулся… Я выдернул его поводом, и он задрал голову, падая грудью и заваливаясь на бок без переворота. Я едва успел упасть до того, как зверь придавил меня. Ричард слетел неподалеку, когда его лошадь, испугавшись, шарахнулась в сторону. Ахмед несется к нам во весь опор в пыли, а мы от усталости и встать ему навстречу не можем.
— Ахмед, воды дай! И коней поймай! Нам торопиться надо! Его вышлют — вертолет! Он — вертолет — вернется! Ахмед выручай! Живее!
Я стою на лестнице и смотрю на стальные воды Невы… Сфинксы шепчут что-то мне на ухо с обеих сторон, только тихий шепот, открывающий мне великие тайны, заглушен штормовым рокотом… Открываю глаза темноте, стуча зубами от холода… Черт…
— Ричард…
— Я здесь — рядом.
— Нас что, в яму посадили?
— Нет — в хибаре какой-то заперли.
— А что холодно так и… Темно, как в…
— Ночь же.
— Ночь… «Я в свет пустился без гроша, но был беспечный малый. Богатым быть я не желал, великим быть, — пожалуй! Таланта не был я лишен, был грамотен немножко. И вот решил по мере сил пробить себе дорожку. И так и сяк пытался я понравиться фортуне, но все усилья и труды мои остались втуне. То был врагами я побит, то предан был друзьями. И вновь достигнув высоты, оказывался в яме».
Мы рассмеялись. Только не слишком весело.
— А дальше знаешь, Слава?
— Нет.
— А ты?
— Тоже не знаю. Мне другое вспомнилось. «Привет вам, тюрьмы короля, где жизнь влачат рабы! Меня сегодня ждет петля и гладкие столбы. В полях войны среди мечей встречал я смерть не раз, но не дрожал я перед ней — не дрогну и сейчас! Разбейте сталь моих оков, верните мой доспех. Пусть выйдет десять смельчаков, — я одолею всех. Я жизнь свою провел в бою, умру не от меча. Изменник предал жизнь мою веревке палача. И перед смертью об одном душа моя грустит, что за меня в краю родном никто не отомстит. Прости, мой край! Весь мир, прощай! Меня поймали в сеть. Но жалок тот, кто смерти ждет, не смея умереть».
— Да, Ричард, что бы мы с тобой только без Бернса делали? А знаешь вообще, мне кажется, что он здесь с нами сидит сейчас и на ходу стихи нам сочиняет и читает… Кажется, что он и раньше за мной следил — чуть ни хвостом ходил…
— Это в тебе, Слава шотландская кровь взыграла. Ты видно русский не на треть, а только на четверть.
— Наверное, просто разница между нами всеми меньше, чем мы думаем, — между людьми, странами и временами…
— Если выживу, найду сборник Бернса — и от корки до корки…
— Я тоже, Ричард… Я тоже. Ничего, выберемся мы — выживем, вернемся. Ахмед умный. Он с выгодой на «ты» — накормит нас, напоит, антибиотиками накачает и продаст… меня нашим, тебя вашим. Не худший вариант.
Эх, Игорь Иванович, вернет Ахмед вам вашего верного офицера… Ахмед молодец — мы с британцем в его страну друг с другом воевать приперлись, а он и меня, и моего врага… Поимел он нас, Игорь Иванович… еще и выкуп с нас поимеет. Мы в убытке назад, а он — с прибылью вперед пойдет. Такие войны, как вечно не выученный урок, — проходишь его раз за разом постоянно, а все без толку и проку.
Жди меня, Агнешка… Правда, покалеченный я к тебе вернусь, явлюсь страшный, как черт… Но ничего, привыкнешь потихоньку, притерпишься. Еще посмеемся мы с тобой над моими рентгенснимками, на которых я с моими осколками выглядеть буду, как вывернутый наизнанку еж. Ха! Нет, никуда ты от меня не денешься, Агнешка, — никуда я тебя от себя не отпущу. А Войцех… Держись у меня, Войцех! Задаст же «волк» тебе жару, хоть ты и «медведь»! Как только вставят «волку» зубы, так сразу он их в ход и пустит!
Часть IV
Возвращение на чужбину
На стекле отпечатался след моего дыхания, скрывая мое серое отражение. Стягиваются тяжелые тучи. Среди скал скитается сырой ветер. Райн неспокоен и сумрачен. Последние лучи, прорывающиеся через мрак, пресечены. Подсвеченные холмы погашены, старые крепости на их вершинах стянуты мглой. Надвигается ненастье. А скорый ход поезда ровен и приглушен, как мои мысли…
Открыл глаза и посмотрел в окно… Кругом леса и луга золотятся осенью под высоким небом и светлым солнцем — и никакого Райна, никакой грозы… Точно, — я еду в поезде и мне снится, что я… еду в поезде. Только еду я — в Варшаву, а не во Франкфурт. Вернее, я, чаще называемый начальником Славой, — Святославом Соколовым или Вячеславом Вороновым — остался в России. А некий Николай пересек российскую границу и, после недолгого нахождения в Белоруссии, отправился в Польшу. Скоро он пересечет польскую границу и окончательно исчезнет — станет Яном. Тогда потерянный немцами в недрах Фатерлянда поляк, наконец, покинет чужую землю и явится на свою — тогда Ян, наконец, встретит свою укрытую от немцев в Варшаве девушку. Вернее, Ян встретит укрытую в Варшаве девушку Вольфа, переправленную через германскую границу гером Отто Вебером, сгинувшим в стране без вести, как Ян и Вольф. Я ведь ими всеми назывался, только скрывая на немецкой территории следы ото всех — чужих и своих. А вернулся в Норвегию и после — в Россию я под именем Ульриха Ларсена… под своим основным прозванием. Только оказавшись на просторах настоящего Отечества, наедине с начальником, я начал называться таким же ненастоящим, пусть и так же часто применяемым ко мне, именем — Славой… на сей раз Соколовым. Черт… Что-то путано все стало в последнее время. Кто я, куда и откуда? Что-то часто меня такие вопросы посещать стали. Не дело. Надо определить четче, кто меня кем считает и кто как называет.
