— Я так и не получил в жизни желаемого… ни женщины, ни ордена.
— Да я тоже… Вернее, — получил… только — не до конца.
— Как, не до конца?
— Да так… Орден мне дали за операцию и отобрали из-за того, что решили, что операции вообще — «не было». И с девушкой похожая история — вроде она у меня есть, а вроде и нет. Как и все остальное…
— А что, остальное?
— Имя, лицо, страна… Вроде имя есть, а я им не зовусь, вроде лицо есть, а с ним не показываюсь, и страна есть, только — я в ней не нахожусь. Ты понимаешь, я вроде есть, а вроде меня и — нет вовсе…
— Боец невидимого фронта…
— Боец тишины. Тишины и тени. Ты только летал в небе, но был в свете. А я — скитался везде, но был всегда в тишине и во мраке. Я был… А никто не знает, что — был…
— Я знаю. Я еще — есть и еще — знаю. Мне неизвестно твое имя, твое лицо, но известна твоя душа.
— А мне твоя — не известна, хоть я и внедрился тебе в голову, выведал все, что мне было нужно, вытянул все необходимые данные… Рад, что подыхаю именно с тобой, Ричард, хоть ты и мой враг…
— Я не враг. Враждуют только наши командиры. И теперь, когда мы не живы не мертвы, можем их просто стереть из памяти.
— Я бы рад, но — не имею права. Меня и похоронят под маской и под наименованием.
— Мне жаль.
— А ты не жалей. Нечего на такие штуки, как сожаления, время тратить.
Ричард замолчал. Только в молчании ждать смерти оказалось еще тяжелее, чем травить душу воспоминаниями и сожалениями вслух.
— Слава, а у тебя были мечты?
— Только несбыточные.
Британец сжал зубы от боли, закрывая рукой лицо.
— И что за мечты?
На откровенность тянет… Точно смерть близится. Она дышит нам в затылок — и ему, и мне. Он ведь обо всем подряд, а я — отвечаю. Это закономерность — в тюрьме и отморозок думать начинает от скуки, а перед смертью и разведчик открывает душу от страха… нет, не секреты, конечно, а просто — душу.
— Ты и правда хочешь знать? Или так, только бы не молчать?
— Правда хочу.
— Глупые у меня мечты, Ричард.
— Говори.
— Стыдно вообще.
— Перед смертью ничего не стыдно.
— Я все о светлом будущем мечтаю. Не верю, а все равно — мечтаю.
— Это не глупая мечта.
— А какая же?
— Это хорошая мечта… «Настанет день и час пробьет, когда уму и чести на всей земле придет черед стоять на первом месте. При всем при том, при всем при том, могу вам предсказать я, что будет день, когда кругом все люди станут братья!».
— Бернс?
— Читал?
— Слышал просто. Я каждое слышанное слово запоминаю — напастью порой даже кажется память такая.
Запоминать-то запоминаю, только… Часть стихов я на английском помню, а часть на русском — в переводе Маршака…
— Согласен с ним?
— Согласен, но по поводу других строчек. «Вот этот шут — природный лорд, ему должны мы кланяться. Но пусть он чопорен и горд, бревно бревном останется! При всем при том, при всем при том, хоть весь он в позументах, — бревно останется бревном и в орденах и в лентах!».
— Да, точно подмечено.
— А ты, Ричард, о сокровенной мечте мне напоследок поведаешь?
— Я летать мечтаю, Слава… И не на самолетах, а так… на крыльях.
— Еще глупее моей… Не думал, что глупее бывает…
— А еще… Если воевать, то всегда хотел воевать во вторую мировую.
— Да? Я тоже, Ричард. Великая была война… Только вот бомбежки я вам не прощу…
— Мы вас не бомбили.
— Германию бомбили, когда уже не надо было, когда уже все ясно было.
— Ты что из таких?
— Просто, страну жалко — сильно вы ее попортили.
— Ты там служил?
— Да не важно. Просто, думаю, что нельзя лезть в чужие страны, когда нет крайней нужды. Думаю, и сюда мы зря полезли. Полезли мы с тобой на чужую землю друг с другом воевать и — подохли друг с другом на чужой земле. А главное, — не друзьями и не врагами, неизвестно каким образом и неясно при каких обстоятельствах… Третья мировая вся такая — черт знает как началась и черт не знает как кончится…
В глотках у нас так пересохло, что мы оба замолкли, мрачнея. Только молчание мучает не слабее жажды. Британец захрипел и откашлялся, стараясь избавиться от занесшего нас снаружи и изнутри песка.
— Теперь и не верится, что мы с Элизабет объезжали ее владения верхом… Все эти зеленые луга и ручьи…
— Я тоже верхом гонял — по лесам и оврагам. Служил тогда в глуши. Были в моем распоряжении в тех местах и просторы, и… Тайком ночами у командира коней уводили с парнем одним удалым и… Под утро возвращались только. А командир голову ломал, что за нечисть его коней изматывает.
— «Прощай, моя родина! Север, прощай, — Отечество славы и доблестный край. По белому свету судьбою гоним, навеки останусь я сыном твоим!».
— «Прощайте, вершины под кровлей снегов, прощайте, долины и скаты лугов, прощайте, поникшие в бездну леса, прощайте, потоков лесных голоса».
— Это про шотландские горы…
— Похоже, что и про Норвежские, и про наши… Эх, растравил ты мне душу, Ричард. Мне теперь даже мерещится…
— Четверка коней?
— Да, вообще… А ты что, тоже видишь?
— В мареве, вдалеке…
— Мираж… Проекция, перенесенная на расстояние… Или все же…
— Слава, а похожи они на настоящих…
Да, спокойно здесь не помрешь… мозгами до конца шевелить придется.
Ричард потихоньку передернул затвор вслед за мной, напряженно всматриваясь вдаль, в дрожащую перед глазами пустыню. Всадники приближаются — их двое. Две лошади верховых, а две — вьючных. А навьючены на них…
— Трупы!
— Да, Слава, эти двое, похоже, покойников в пустыню тащат. Только…
— Верно, обычно так не делают. Не бросили просто так — тогда получается, что спрятать решили… и подальше. Ничего, с двоими справимся… Пристрелим их, а дальше — верхом…
— Слава, а что если за ними еще кто едет?
— А мы проследим. Правда, здесь следить трудно — куча всего только кажется… И не ясно до конца, что именно — только кажется… Подождем еще, посмотрим. Они прямо на нас курс держат — подпустим их.
— Они нас тогда заметят и перестреляют запросто.
— Ричард, жди. Не дергайся раньше времени. Мы вроде как в засаде.
— Нам на свою меткость сейчас рассчитывать нельзя — руки неверные, дрожат… пока мы пристреляемся, они нас прикончат.
— Ричард, спокойно. Нас занесло песком — им так просто нас не разглядеть. Подпустим их и посмотрим, кто они и что задумали.
— Никак не пойму я, какой ты связист — верно, из разведуправления?
