Показалось, где-то за пеленой дождя заиграла знакомая песня. «Роллинги» – «Ты не можешь всегда получать то, что хочешь».
Насвистывая в такт, я побрел под дождем. Туда, где играла музыка.
Татьяна Томах
БИЛЕТ В ЦИРК
В землянке было накурено. За едкой плотной завесой сперва даже не разглядели, кто вошел. Караваев вскочил, чуть не опрокинув стол, Романецкий потянулся к «калашникову». Только Лев Данилыч, прищурившись, спокойно смотрел на огромное заснеженное чудовище, появившееся из дыма.
– Снег? – удивился он.
Чудовище фыркнуло, отряхнулось, рявкнуло:
– Что за бардак? – сбросило плащ-палатку и превратилось в прапорщика Зверева.
– Мы тут это, – смущенно сказал Караваев, мелко моргая бесцветными ресницами, – в шахматы играем…
Прапорщик хрюкнул, уставился на рядового, переспросил с веселым удивлением:
– Ты? Ты, Караваев, с бабой Зиной в подкидного дурака сначала потренируйся. Чтоб мозг не взорвать от напряжения.
– Он тренируется, – мягко вступился Лев Данилыч. – Наблюдает. Что, неужели правда снег?
Лев Данилыч нагнулся, провел ладонью по брошенной на пол плащ-палатке, покатал между пальцами мокрый снежок.
– Снег в августе в нашей области – это, мягко говоря, необычно…
– Ага. Только это уже не наша область, – буркнул Романецкий. Резко отодвинул в сторону самодельную шахматную доску – раскрашенную картонку, запаянную в полиэтилен. Фигуры, разномастные и облупленные, покачнулись и едва не упали.
– Отставить пессимизм! – рявкнул прапорщик. – Вот вам, детишки, билетики на елочку, то есть в цирк…
– Билеты! – обрадовался Караваев и потянулся к тонкой радужной карточке.
– Не обколись, – Зверев выдернул карточку у него из-под носа, – об елочку. Шахматист. Ромашкин!
– Я – Романецкий.
– Ты, Ромашкин, Снегурочкой пойдешь.
– Я… А почему…
– Сопли подбери – и к майору на инструктаж. Рысью марш! Данилыч, и ты… вы…
– Тоже рысью? – улыбнулся Лев Данилыч.
– Необязательно, – вдруг смутился прапорщик. – Того, блин… Майор просил…
– Я понял, Паша. Спасибо за хорошую новость. Я давно жду…
Лев Данилыч сбросил с плеч тулуп, ловко отвернул с лежанки край тощего матраса, выудил из-под еловых веток тонкий «дипломат», весело подмигнул изумленному Звереву и неожиданно молодой легкой походкой направился к выходу.
Прапорщик оглядел опустевшую землянку. Запнулся взглядом о глупую улыбку Караваева. Буркнул:
– А ты, Караваев, шахматы учи. Вернемся – проверю.
– Такой нюанс, – почему-то смущенно сказал майор. Прокашлялся.
На брезенте лежало четыре тела. Высокий мужчина с кривым, будто измятым под прессом лицом – подбородок сдвинут на сторону, правая скула налезает на висок, единственный глаз, мутный и заплывший, неподвижно уставился вверх. Женщина казалась почти нормальной, только приглядевшись, можно было заметить слишком длинные для человека ладони и зеленоватый, будто мерцающий оттенок кожи. Морщинистое оранжевое безносое лицо старика пряталось в копне ярко-белых густых волос. Ребенок скорчился на боку, поджав ноги и закрыв руками голову.
– Тьфу, – буркнул Зверев, – блин, паскудство какое…
Брезгливо пнул ботинком край брезента. Ребенок дрогнул и вдруг перекатился на спину, отведя в сторону трехпалую ладошку и открыв пухлощекое детское личико. Вполне человеческое, только как бы не совсем дорисованное – его черты мелко подрагивали, будто ребенок лежал на дне ручья и по воде время от времени проходила то мелкая ветреная рябь, то радужные пятна солнечного света…
– Он… оно, что – живое? – тихо спросил Лев Данилыч.
– Такой нюанс, – кашлянул майор. – Ребята поторопились чуток. – Он укоризненно покосился на прапорщика. Тот хмыкнул. – И эти еще не успели…
– Не успели завершить антропоформирование? – уточнил Лев Данилыч.
– Ну да. Вот не знаю, что теперь, – майор указал на ребенка, – с вот этим? Мы ему снотворного, двойную дозу, на всякий случай…
– Теоретически, – сказал Лев Данилыч, – после окончания действия антропоформирование должно завершиться. Но корректность под вопросом, возможны сбои.
– Сдохнет? – уточнил прапорщик. – Я говорил, надо сразу пристрелить, чтоб не мучалось. Тварь такая.
– Зверев! – одернул его майор. Прапорщик насупился и замолчал. – Лучше бы завершилось без сбоев. Тут такой нюанс, – майор вздохнул. – Билет групповой. Ребенка у нас нет. Да и был бы… Короче, вам, ребята, придется взять его… это… с собой.
– Маникюрчик не забудь, – хмуро посоветовал Зверев, наблюдая за гримером. – Реснички выщипать, брови завить…
– Вы, Павел Аркадьич, большой знаток женской косметологии, – уважительно сказал гример.
Прапорщик подозрительно вгляделся в его невозмутимое лицо, плюнул, выругался сквозь зубы и вышел из палатки.
– Зверь сегодня совсем озверел, – тихо сказал гример.
– Угу, – согласился Романецкий, ерзая в кресле и пытаясь увернуться от щипцов. – Брови не трожь!
– Чуть-чуть надо. Форму поправить.
Романецкий взвыл. Гример утешительно похлопал его по плечу.
– Прикинь, – сказал он. – А женщины на такое по доброй воле идут.
– Да они больные все, – пробурчал Романецкий, щупая искалеченные брови дрожащими руками. – А теперь еще мне за них мучиться…
– И я тебе хочу сказать, что брови – это еще не самое страшное, – зловеще прошептал гример, наклоняясь к самому уху. – Вот, например…
– Да пошел ты! Обойдемся без подробностей, – побагровел Романецкий, выворачиваясь из кресла.
– Э! Куда! А может, еще маникюрчик? – крикнул гример и расхохотался вслед улепетывающему солдату.
– Того, блин, – хмуро сказал Зверев, – может, все-таки без чудовища пойдем?
– Зверев, отставить! – рявкнул майор. – Приказы не обсуждаем. Романецкий – молодцом!
Романецкий молодцевато выпрямился, попробовал было щелкнуть каблуками, запутался в подоле юбки, смутился и опять уныло сгорбился.
– Ну, удачи, ребята, – сказал майор. – Осторожнее там.
– Разберемся, – пообещал Лев Данилыч, улыбаясь так довольно и безмятежно, будто и правда собирался на загородную прогулку в семейном кругу.
– Я с чудовищем на одно сиденье не сяду, – заявил Зверев, заглядывая в машину. – Пусть Романецкий туда лезет.
Романецкий испуганно попятился.
– Дети, не ссорьтесь, – успокаивающе махнул рукой Лев Данилыч. – Вы, Паша, давайте за руль, а я – на заднее сиденье. Рядом с этим… ребенком.
– Это, Лев Данилыч, не ребенок, – встревоженно перебил его Романецкий. – Оно неизвестно кто и сколько ему лет… может, сто, а может, тысячу…
– Не преувеличивайте, Ленечка, – старик улыбнулся, взял Романецкого под локоть.
