Палить начали все. Я дернулся, уходя с линии огня и стреляя в движении.
Что-то полыхнуло и заискрило у меня за спиной. Зал погрузился во мрак, который тут же прорезали частые вспышки выстрелов.
А потом меня больно ударило в висок, я понял, что падаю, и стало темно…
Острая боль в виске не давала успокоиться. Не давала погрузиться в черное, влекущее, а я падал туда, летел в черноту. Но боль цепляла меня, как багром, не давала уплыть. Не давала покоя…
Я очнулся.
Было темно.
С трудом приподнялся, поднес руку к лицу.
Оно было перепачкано чем-то липким. Я ощупал пальцами висок, заорал от боли, заматерился.
Похоже, пуля прошла по касательной. Просто ссадина. Замазать зеленкой, забинтовать – и порядок. Я везунчик. Впрочем, кто бы мог в этом усомниться? Два сверхсрока, двадцать восемь рейдов – и ничего. Только царапина, вот эта.
В темноте время от времени мигали лампы, сыпали искрами.
Я нашарил на пыльном полу пистолет, а рядом – шляпу. Автоматическим, бесполезным жестом нацепил ее на затылок.
Сложно было что-нибудь разглядеть в этих редких вспышках. Я стал двигаться на ощупь.
Туша Мэтта Толстяка, пробитая пулями, валялась посреди прохода. Все его ребята были здесь же, вповалку. Шмаков полусидел, прислонившись спиной к одному из кресел, свесив голову. В руках он сжимал два пистолета – каким-то чудом он успел разрядить обе обоймы. Плошкин лежал рядом, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.
Все остались здесь, не было только хорнета.
Но я мог ясно видеть след, который он оставил, уходя.
Кровь у него была уже не человеческая, черная.
Качаясь, словно пьяный, я побрел по следу, уходящему по проходу, по ступеням, прочь из зала.
Я нашел его на краю вестибюля. Совсем немного он не дополз до парадной лестницы, ведущей наружу.
Сидел у стены, пялился вперед. Тяжело, с хрипами, дышал. Булькал, пуская на белую рубашку густые черные потеки.
– Как дела, хорнет? – спросил я, разлепляя губы. – Хреново тебе?
Он уставился на меня мутными бельмами, размеренно хрипел.
– Не получилось у тебя ничего, да, говнюк? – спросил я. – Не пропустили мы тебя. Таких ребят потеряли… А тебя, говнюка, все равно не пропустили! И никого не пропустим, понял?
Хорнет забулькал сильнее прежнего, растянул губы в улыбку.
– Думаешь… победа? – прохрипел он. – Думаешь, старший сержант Зверев, будет теперь вам космическая экспансия и построение коммунизма? Я читал мысли моего носителя, я знаю, о чем вы все думаете. Все, кто воюет с нами… Нет. Это был всего лишь эксперимент, человек. Просто одна из экспериментальных моделей. Это не окончательная версия…
– Врешь ты, – сказал я. – Ничего у вас не получится. Я тебе не верю.
– Твое право, – прохрипел он. – Мы с тобой лишь незначительные единицы. И мы уже сделали то, что от нас требовалось. Те, кому нужно было, все услышали и поняли.
Я сплюнул.
– И что будет дальше, а, хорнет? – спросил я, морщась от головной боли. – Мы всыпали вам по первое число, вы поняли, что ничего у вас не выйдет. Что дальше, урод?! Уберетесь в ту черную дыру, из которой вылезли, и оставите нас в покое?
Хорнет медленно повел головой из стороны в сторону.
– Нет, человек… Мы просто кое-что подкорректируем. Будет… иная ветка развития…
– Что это значит?
– Значит, в восемьдесят девятом на Землю не упадут никакие Ульи… А дальше… Например, так… холодная война действительно закончится в девяностом году, но по другой причине – Советский Союз распадется на отдельные территории, коммунисты потеряют власть, а Америка станет единственной мировой сверхдержавой…
– Это просто смешно.
– Я абсолютно серьезен.
– Как же вы собираетесь изменить прошлое? – голова моя заныла сильнее, но я продолжал говорить. – Поздно, ребята, ваша песенка спета. Мы отлично всыпали вам, а если надо будет – добавим так, что вы, говнюки, костей не соберете!
Он засмеялся. Нехороший это был смех, утробный, мучительный, и густые темные брызги вырывались из его глотки при каждом смешке.
– Неужели ты думаешь, – прохрипел хорнет, – что все то, что ты видишь вокруг, существует на самом деле?
– О чем ты, мать твою?
– Неужели ты думаешь… что мы не могли просто смоделировать целую реальность лишь с помощью твоей головы? В качестве эксперимента… А сам ты находишься вовсе не здесь, в Америке, оккупированной русскими и их союзниками. А совсем в другом месте? И все это – лишь работа твоего ума. Мы просто изучаем тебя, ход твоих мыслей… Фантазий… Помнишь пансионат в Клайпеде, восемьдесят шестой год?
– ЧТО?!
– Яркий свет над соснами, короткая вспышка. Ты еще подумал: а вдруг НЛО? А потом тебе крикнули, что шашлыки уже готовы и чего ты там возишься в кустах? Помнишь?.. Ты давно в эксперименте, человек… Как и я. Как и все мы.
Я молчал, глядя в мутные белки хорнета.
– Хочешь сказать, – я разлепил губы, – все остальное, все, что было потом… Все это я придумал сам? И я сейчас не здесь, а…
Мне не хотелось строить предположений, где.
Он оскалил перепачканные черным зубы, засмеялся еще громче, звонким, металлическим, неестественным смехом, в котором не было уже ничего человеческого.
– Хочешь, проверим, где тут реальность? – сказал я.
Хорнет прекратил смеяться.
Поморгал, выкатывая на меня белесые глаза.
Я навел пистолет на хорнета и всадил в него шесть пуль. Одну за другой, прямо между вытаращенных мутных бельм.
Эхо выстрелов еще плясало под потолком, и со скрипом качались лампы, мигали, сыпали искрами и потрескивали.
Мертвец лежал у моих ног, бессильно раскинув руки.
И ничего страшного в нем больше не было.
Я убрал пистолет в карман и, спотыкаясь, пошел прочь.
Держась рукой за стену, спустился по ступеням, вышел на улицу.
На улице была сплошная стена дождя. Не видно было ни людей, ни огней, ни зданий, ни машин. Лишь призрачные серые силуэты за пеленой дождя.
И никаких звуков, кроме шелеста капель по черному асфальту.
Только дождь и больше ничего.
Я поправил шляпу и спрятал руки в карманы макинтоша.
К моим ногам ручеек грязной воды нес по тротуару клочок газетной бумаги. Я остановил его носком ботинка.
С трудом можно было различить на клочке размытое дождем черно-белое фото двух типов в строгих костюмах, убористые строчки печатного текста:
«…кабря 1987 г. состоялась советско-американская встреча на высшем уровне, в ходе которой Президент США Р. Рейган и Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев подписали бессрочный Договор о ликвидации ракет средней и малой дальности (РСМД).
Участники договора обязались не производить, не испытывать и не разверт…»
