Ну, а кто может быть виноват? — Конечно, я! Первый спрос — с себя! Так приучен… Дважды очень даже всерьёз Розита просила подумать о нашем будущем. А я отшучивался и предлагал ей рай в шалаше. Что она — Тили или Лу-у, которая в шалаше родилась и всегда будет ему рада? Нельзя же требовать от человека того, на что он органически не способен! И нельзя осуждать его за то, что он собою распорядился так, как ему показалось лучше. Каждый волен собою распорядиться. Даже я! И никто, кстати, не осуждал меня, когда я, распорядившись собою, впервые перескочил пролив Фуке. Все приняли это как должное. Человек всегда имеет право… перейти на этот материк…
Всё, вроде, решил спокойненько — и кто виноват, и что делать. И надо чётко понимать, что происходит. Больно это понимать или не больно, страшно или не страшно — надо быть с собою честным до безжалостности. Как мамочка моя в крутых переломах…
Уходит моя пылкая любовь. Неожиданно и быстро. Уходит… Какой-то древний поэт сказал: «Что может быть прекрасней уходящей любви?» Действительно, что?
А дальше? Работать надо! Я ведь шёл на Западный материк ради работы, а не ради любви земной женщины. Мне же — великолепным сюрпризом! — была дана такая любовь — пылкая и сладкая. Пусть даже и ненадолго… Насколько беднее и темнее оказалась бы моя жизнь, если бы этой любви не случилось!
Но вот уйти с Западного материка я уже не могу. Ни в Город, ни в Нефть, как предлагала Розита. Отец с малолетства учил: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж!» И отступить от этой науки я не способен. Въелось! Таким, видно, и помру. И в смертный свой час снова и снова вспомню Розиту — как прекраснейший, хоть и краткий кусок своей жизни. Вспомню без обиды, без досады. Спасибо, красавица, что была! Подарок судьбы!
…В Нефти я запираю вертолёт обычным шифром. Все земляне им пользуются. Ранец — на мне, кровь дикарей — в городской лаборатории, машина больше не нужна.
Кибер-портье в гостинице, пробудившись по моему требованию, известил на экране, что Верхова тут не появлялась и номер для неё никто не заказывал.
По безлюдной ночной улице потопал я на склад, разбудил кибера и там. Он охотно выдал мне стандартный школьный набор акварели, фломастеров, карандашей, кистей и тетрадей для рисования. Всё это сразу попало в сумку, стопки которых лежали прямо у входа. Охотничьи ножи выехали на транспортёре в трёх модификациях. Я подумал и взял все три. Пора дарить нож Тору. А может, и Сару. В общем-то, я им уже вполне доверяю. Перочинных ножей с колечками решил взять сразу два десятка. Уходят они быстро, а когда будет у меня следующее хозяйственное пополнение — дело тёмное. В любом случае за Женькино «царствие» снабжение осложнится. Разве что в еде не откажут. Теперь надо бы крупных иголок прихватить для Сара, дополнительную ножовку для Кыра, что-нибудь для Лу-у… Второе зеркальце, к примеру, покрупнее первого, и, наконец, бусы какие-нибудь.
— Есть бусы? — спросил я кибера.
— Стеклянные, — равнодушно ответил кибер на экране. — Три цепочки.
Я взял все три. Не глядя. Они были в пакетиках.
И прямо из дверей склада пошёл на ранце от Нефти к проливу Фуке.
В Нефти начиналась наша любовь. В страну любви приходят вдвоём. Уходят из неё всегда по одиночке…
Уже над Западным материком, над пещерами урумту, вдруг вспомнил я, что мегафон остался в вертолёте, и другого у меня нет.
Но не возвращаться же! Как-нибудь перебьюсь.
В конце концов, любимые мои урумту, похоже, перестали бояться и вертолёта, и мегафона. Кого ещё тут пугать?
Мегафон был первым подарком Розиты, первым сигналом её заботы обо мне. И теперь он ушёл. Как и любовь Розиты уходит из моей жизни.
Лет мне ещё очень мало. Физической жизни впереди — много! Но того, что было у нас с Розитой, никогда больше у меня не будет. Мы Богом созданы друг для друга. Это не повторяется. Однако, видно, не судьба… И надеяться не на что. Это бывает лишь раз в жизни. Да и не в каждой жизни вообще.
Мне ещё очень крупно повезло!
43. Зачем Лу-у пошла к айкупам?
Лишь к полудню добрался я до селения купов. Оно было почти пустым, как и обычно в это время. Мужчины охотились по окрестностям. Женщины и дети собирали в лесу съедобные корешки и грибы. Корешки потом отмывали, очищали, иногда сушили и толкли на камнях. И затем съедали вместе с мясом и рыбой. Грибы жарили в огне на тонких прутиках. Порой грибной аромат забивал аромат рыбный. А рыба, вообще-то, в селении не переводилась. Узкий пролив на Аке ежедневно поставлял купам несколько крупных рыбин и, по меньшей мере, два-три ведёрка мелких. Племя не голодало.
Ещё в воздухе услыхал я характерный металлический треск и восторженные стариковские возгласы: «Ва! Ва!»
«Ва» — хорошо, хороший. Это я уже знал.
Сделав небольшой круг, прежде чем спуститься к своей палатке, я увидел, как старик Бир увлечённо крутит рукоятку наждака, хлопает себя свободной рукой по ляжкам и чуть ли не подпрыгивает от удовольствия. Ничего он на наждаке не точил — просто крутил его, и сам процесс, похоже, доставлял ему великую радость.
Значит, учить надо. Сам не понял.
Может, с этого и начать сегодняшний день? Не спать же сейчас ложиться… Хоть и не спал ночь…
В палатке я переоделся в шорты, пошёл к Биру с мыслеприёмниками на голове и в руке, подобрал по пути совершенно бесформенный кусок кремня.
Увидев меня рядом, Бир убрал руку с наждака и протянул её за мыслеприёмником. Похоже, все в племени уже знали его употребление.
Пока старый оружейник поудобнее пристраивал дугу на своей шевелюре, я попробовал кремень наждаком. Он легко поддался. Значит, диск наждака достаточно жёсткий. Минут за пять-шесть я выточил из бесформенного камешка заготовку для наконечника к копью. Бир следил за моей работой безотрывно и морально поддерживал своими «Ва! Ва! Ва!» Значит, понял, к чему идёт дело. И, похоже, скорость превращения камня в заготовку казалась ему таким же чудом, как мне в детстве фокусы в цирке. В конце концов, любой мастер любой эпохи умеет ценить своё рабочее время. Иначе какой он мастер?
Пока шла работа, я мельком оглядел верстак. Всё, понятно, разбросано. Молотки перемешаны со стамесками, долота — с точильными брусками… Но, вроде, общее количество инструмента не говорило о пропаже чего-либо. И то ладно!
Остановив наждак, я смочил заготовку в ямке с водой, осторожно зажал в тисы и прошёлся по бывшему камешку сначала рашпилем, потом плоским напильничком, потом мелким точильным брусочком. Всё это заняло ещё десяток минут. И каждый инструмент после моей работы Бир подносил к глазам, осматривал, обнюхивал, осторожненько клал на то же самое место, на которое положил я. Запоминал!
