на шлеме у всадника были перья, которые носили только ландскнехты с Севера. Райнхард даже подумал было, что прискакал его брат, Майнхард.
Не успел он открыть ворота, как нежданный гость влетел в освободившееся пространство, и на полном ходу поскакал прямо к самому замку, и вид этого странника внушал и страх, и испуг; настолько он был грозен.
Реют вымпелы на флагштоках; снуют туда-сюда бюргеры.
«Вальдбург», вымолвил путник, но без радости в голосе. Спешившись, он подошёл к внутренним воротам дворца, но путь ему преградили гвардейцы с алебардами наперевес, одним из которых был Герхард, ещё один сын Вальдемара.
– Ты по какому делу? – Настороженно спросили привратники.
– Держу я свой путь с самого Севера; несу я плохие вести. Нет времени объяснять, я скакал почти без остановок. Отведите меня в тронный зал на аудиенцию к королю либо прямиком в его покои; это очень важно. Дело не терпит отлагательств.
– Король нынче трапезничает…
Расшвыряв стражей, вестник зашёл во дворец, и лабиринтом он показался всаднику на чёрном коне.
Король Кронхайма, владыка Адальберт в это время действительно наполнял своё чрево всякими блюдами. Помимо основных яств, сегодня в рационе преобладала рыба – лосось, форель, частик, толстолобик; что сказать – четверг, рыбный день. Как человек и как правитель Адальберт был неплохой; однако годы и длительное перемирие с Тотенхаймом сделали короля скептиком. Его супруга, королева Аделина, являла собой яркий пример женщины мудрой и степенной. Что же до единственной и ненаглядной дочери, пятнадцатилетней принцессы Каролины, то она была немного взбалмошной.
Харальд, верный оруженосец короля, тайно влюблённый в Каролину, не дремал, и через некоторое время гонца приволокли к Адальберту в тронный зал. С королём был летописец Хельмут.
– Вот, ваше величество. – Кивнул Харальд, указывая на связанного вестника. – Этот наглец растолкал всю стражу и прорвался сюда без зазрения совести.
– Вы теряете время. – Молвил тот. – То драгоценное время, которое у вас ещё есть.
Адальберт подал знак. Гонца развязали, и он поклонился королю.
– Кто ты? – Поинтересовался владыка Кронхайма, сощурившись на него.
– Я ландскнехт из гарнизона в Северной Заставе. – Вестник опустился на одно колено. – Государь, я просто боялся не успеть. Кто-то начал палить стрелами по нашим рыцарям, и преимущественно в шею; один и тот же почерк длинной чёрной стрелой. Эти стрелы выкованы кузнецами не нашего королевства. А случилось всё ночью много дней назад, и наш руководитель (твой вассал, о господин), повелел мне доставить тебе весть о том, что северный рубеж королевства смят…
– Не Майнхарда ли это гарнизон? – Перебил говорившего Адальберт.
– Его убили первым. Однако мы услышали колокол с его сторожевой башни, хоть и мало это чем помогло. Но предупредить тебя мы были обязаны; ведь мы все твои верноподданные, о великий король!
– Жаль Майнхарда; это был преданный мне слуга. – Сочувствующе сказал Адальберт, но как-то неубедительно. – Знаю я всю его семью. Пошли весточку его родным и близким; настало время оплакивать того, кто достойно защищал наши интересы.
– Передайте им вот это. – Протянул вестник стоявшему около него Харальду клочок записки. – Он набросал это своей кровью перед смертью. Она давно свернулась, и всё написанное отчётливо видно.
Харальд передал огрызок королю. Тот, сморщившись, прочёл всё от начала до конца.
Каролина в это время восседала в своих покоях. Потом она встала, подошла к окну, не обратив внимания на Вредную Птицу, сидящую на ветке дерева, и вздохнула, разговаривая сама с собой:
– Эх, уехать бы в поместье Блюменталь! Там так чисто и свежо; тепло, светло и хорошо! День за днём проходит в этих стенах, и всё мне здесь чужое отчего-то. Поклоны ото всех мне беспрестанно, а не нужно это мне совсем. Устала находиться, точно узница какая, в темнице за решёткой. Тут, в замке – скукота; а в городе – всё суета. Торопятся куда-то и зачем-то; не понять мне, видимо, сего. Меня считают выскочкой, задирой, хулиганкой за спиной, но в глаза – притворная улыбка «доброты». Вырваться б на волю, в чистом поле кувыркнуться; на столп сена прыгнуть, поваляться…
Раздумья принцессы были прерваны зашедшей в её покои личной горничной, которая принесла на подносе напиток. Каролина снова превратилась в лёд.
– Разве я просила сок? – Очень холодно и сухо выдавила принцесса, плотно поджав губы; процеживая каждое слово.
Служанка побелела, как полотно.
– Нет, но так принято…
– Принято – кем? Моим отцом? – Грубо оборвала её наследница престола и, подойдя поближе, взяла с подноса стакан и вылила всё содержимое на голову несчастной. Та с воем выбежала вон.
Сначала Каролина осталась довольна своим поступком, но позже её начала мучить совесть.
«Да где же Харальд?», шептала принцесса. «Убегу с ним отсюда куда подальше…».
– Какие будут приказания, о мой король? – Вопрошал вестник, переминаясь с ноги на ногу.
– А каких приказаний ты ждёшь? – Зевая, отстранённо спросил Адальберт – ему явно было не до всей этой заварухи.
– Ну, как же… Выслать подмогу, готовить основное войско!
– Я очень сильно сомневаюсь, мой юный друг, что у вас там произошло что-то настолько серьёзное. – Недоверчиво скосил на гонца свои глаза король Кронхайма. – Небось, заявилась к вам шайка бандитов, а вы, отвыкнув от настоящих стычек, управиться с ними не сумели. Если впредь повторится что-либо подобное – сниму всю вашу братию с довольствия! Ни копья не получите из государевой казны…
Хотел было вестник сказать Адальберту, что никакой «братии» уже нет, но передумал. Он стоял, смотрел на своего короля и не узнавал его.
«Одно из двух – или я перегрелся тут после морозов Севера и ничего не соображаю; или короля точно подменили. Не тот это король, которому я присягал на верность», откланявшись, растерянно бормотал про себя ландскнехт.
– Наверное, надо было его покормить? – Спросил у Адальберта Харальд, когда тот ретировался. – Он ведь с дороги; устал.
– Он ландскнехт, вольный рыцарь; так, всего лишь наёмник, коих я наберу запросто снова. Пусть кормится самостоятельно. И пусть скажет спасибо, что он одет и вооружён на жалование из моей казны, а также за то, что моя стража не снесла ему голову за его дерзость.
Харальд хотел ещё что-то спросить, но король жестом руки остановил его:
– Пустое. – Отрезал он. – Я знаю, что ты скажешь. Что Адальберт стал стар, труслив и лицемерен. Разве нет? А коль по мне, я бы не сильно доверял этому сброду прохвостов, которые гордо именуют себя «ландскнехтами». Да, мне жаль Майнхарда, Харальд, хоть и чувствую я в твоём взгляде недоверие; но пусть уж лучше погибнет один дозорный, чем вся армия. А теперь ступай.
Что
