реально не выгребу.
Но Магнус был не из тех, кто легко сдаётся.
– Вот именно: «обделено ресурсами»; прямое попадание, ты всё верно подметил. Именно поэтому, и именно сейчас нужно действовать. Разве ты не хотел бы лучшей жизни для своих подданных? Чтобы они жили не среди болот, а в нормальных человеческих условиях?
Король Тотенхайма замялся; теперь он был уже не так уверен, а маг знал, что его подвешенный язык и чары сделают своё чёрное дело.
– Но как же армия? – Всё ещё сомневался собеседник чародея.
– А что – армия? – Ухмыляясь, ответил вопросом на вопрос Магнус. – Это дело решаемое, поправимое; доверьтесь мне. Мне лишь нужно знать, могу ли я рассчитывать на вашу помощь и поддержку тогда, когда она потребуется.
– Всё, что в моей власти.
– Отлично! – Обрадовался колдун, собираясь назад. – Скоро ты увидишь, что вид Кронхайма будет мало чем отличаться от вида Тотенхайма! Это я тебе обещаю…
Магнус направился обратно в Траурикс, оставив короля Тотенхайма в глубоком раздумье…
– Бежим со мной! – Упрашивала Каролина Харальда. – Мне осточертело пребывать средь этих стен.
– Куда бежать, о госпожа? – Качал головой оруженосец её отца. – Не сносить нам головы!
– Да лучше б умереть, чем здесь томиться! – Умоляла горестно юная дева, глаза которой были на мокром месте. – Скачем в Блюменталь, тут ведь так невыносимо…
– Нас найдут и обезглавят. Хотя, нет: ведь ты наследница и дочь.
– Тогда я сама сбегу отсюда! – Решительно заявила принцесса. – Сама, без чьей-либо помощи; особенно твоей, предатель… Пошёл прочь!
Харальд, на ходу одеваясь, вовремя вышел из её покоев – наступило утро, началось движение. Уходя, юноша чувствовал, что раздваивается: с одной стороны, король, которому он обязан своим положением и жалованьем; с другой – дочь короля, которая ему, Харальду, точно свет в окне. Оруженосец терзался, и кошки скребли его сердце; он не знал, как поступить. К Адальберту он испытывал благодарность и безмерное уважение, а к Каролине – всякую нежность, на какую только был способен.
Ночью принцесса, соорудив верёвку из своих нарядов, начала было спускаться из окна вниз, как вдруг на её плечо уселась Вредная Птица. Вскрикнув от неожиданности, девушка чуть не упала на вымощенную дорогим мрамором площадку; и разбилась бы, если б не Харальд, который успел её поймать. Вредная Птица села на подоконник раскрытого окна.
– Ты что здесь делаешь? – Гневно сверкала глазами принцесса. – Стережёшь меня? К отцу отведёшь?
– Глупая, я за тобой. В саду две лошади; скорее…
Добравшись до Кэстлинга, мрачного чёрного замка с острыми шпилями, Магнус поднялся на площадку самой высокой из четырёх его башен. На колдуне был длиннополый балахон, а в левой руке – волшебный скипетр.
– Время пришло. – Сурово произнёс он. – Вот, не желая платить дань, собрал глупец Адальберт всю армию свою в кулак, и хочет обрушить карающую длань на Вёллерланд в том случае, если мы решим напасть на Кронхайм. Однако ты просчитался: карающую длань обрушу Я, и кара моя будет жестока и ужасна. Ты прав, король Кронхайма: силой твоё королевство не сокрушить; посему нашлю тринадцать казней, тринадцать великих бедствий, дабы ослабить его. Потому что мне жутко неприятно, просто нестерпимо видеть все эти счастливые, улыбчивые лица… Будьте же вы все прокляты! Чтоб вы все сдохли! Ах-ха-ха-ха-ха-а-а!!! Скоро небо упадёт на землю…
Первой казнью стало проклятье Магнусом жителей Кронхайма, и почувствовали многие из них некое непонятное недомогание; у них всё валилось с рук, ничего не получалось. Из сырых могил восстали мертвецы, а также утбурды, которые есть души умерших либо убиенных младенцев. Мертвецы ходили, точно живые, и пугали окружающих. Кто-то попал ногой в свой же капкан; кого-то забодал дикий тур. Кто-то сгорел заживо в своей избе; кого-то в лесу проткнул насквозь одинец. Кто-то упал и разбился на ровном месте; кого-то нечаянно закололи вилами. Кто-то утонул, умея плавать; кого-то утащили мертвецы к себе на кладбище. Кто-то пошёл и не вернулся; кого-то нашли на примятой кем-то земле без признаков жизни. Кто-то смертельно заболел и умер; кого-то загрызли волки. Кто-то отравился; кого-то обнаружили рано поутру повешенным на суку одиноко стоящего дерева. Кто-то сегодня не проснулся; кого-то мучали предсмертные судороги. Дети смеялись над стариками и рыли слепым ямы. Дети сбегали из дому; мужья бросали своих жён на произвол судьбы. Женщины рожали маленьких уродцев и в ужасе прыгали с обрыва. Брат убивал брата; проливалась кровь. Разваливались гильдии, артели и сельские хозяйства. Исчезла любовь. Пропала доброта. Сползла улыбка с лиц. Люди стали ссориться друг с другом из-за ничего. Люди больше не были счастливы; они ругались, дрались, поносили Сущность. Многие из них перестали верить во что-то светлое и хорошее. Умерло в них что-то, угасло. Этого и добивался злой волшебник, но всё ему было мало…
Второй казнью стала самая лютая зима; холодней и представить себе нельзя. Вьюга, метель и буран; холод, иней, мороз и туман сползли с гор Севера и начали гулять по Кронхайму. И зима эта явилась летом. Промёрзла почва под ногами, и на лету погибли птицы, не готовые к такому повороту событий. Льдом покрылись водоёмы от края и до края; до самого дна. Задохнулись рыбы, умерли животные. Вымерзли колодцы, и проблемой стало добыть глоток воды. Замело королевство многометровыми сугробами белого-пребелого снега; укрыла пелена дома с головой, по самую крышу, а то и выше; под тяжестью снега деревья согнулись в три погибели. Тяжких усилий стоило расчистить проход. Завалило дымоходы, закупорило; не растопить теперь печь. От сильнейшего мороза не подготовленный народ продрог до самых костей. Люди гибли от холода, а многие из выживших становились калеками из-за обморожения. Дикий плач стоял в воздухе. Тогда, чтобы согреться, люди стали надевать поверх зимней одежды ещё и припасённые «на чёрный день» звериные шкуры, вынутые из кладовок – чёрный день настал. Тем же, у кого не имелось подобных вещей, приходилось, обливаясь горькими слезами, поднимать руку на своих домашних питомцев – собак, кошек, птиц и кроликов, дабы из их шкурок шить тёплые шапки. Громко плакала Эрика, зарывшись носом в пух своей любимой утки Кряквы, и в мех так обожаемого ей чёрного кролика Пушистика, но приговор зверятам был неумолим… И вот: нет больше гагакающей Кряквы, когда-то так забавно и в то же время важно перемещающейся на своих перепончатых лапках; и Пушистик больше никогда не прижмёт свои ушки к голове, не поест из рук морковь… «Беги, Ханимуш, беги!», подталкивая своего говорящего ослика прутом, прощался с ним Вернер: «Гони, не замерзая, во всю прыть к Хорсту – он защитит тебя от всех невзгод,
