прощу себя за это. Никогда. Я ученый и могу помочь людям, могу замедлить или… Господь всемогущий! Быть может я смогу остановить болезнь! Я так близка к этому, ты даже не представляешь на сколько!
— Нельзя остановить чуму опытами и лекарствами. Нужно найти ее создателя и уничтожить Сферу, что питает болезнь черной магией. Только так.
Раздраженно хмыкнув, Селеста села на край кровати и принялась расчесывать волосы, всем видом показывая, что мне ее не убедить.
— Что ты делала там, за ширмой?
— Ничего особенного. Всего лишь покойника вскрывала, чтобы посмотреть, как чума испортила внутренности, — пожала она плечами. — Знаешь, мне удалось многое выяснить. Например, сера благотворно влияет на бубоны, подсушивает, не дает им разрастаться. А ртуть и вытяжка из лошадиной крови, замешанные на отваре спорыньи, замедляют болезнь.
— Все-таки магия и алхимия, — вздохнул я. — Ты ходишь по тонкому льду, Селеста. Если оступишься, в этот раз я не смогу вытащить тебя из костра.
— Я не ведьма, я — ученый. У меня есть диплом Академии и разрешительная грамота Церкви. Не нужно меня запугивать, инквизитор.
Я сел рядом, обнял ее за плечи. Проклятье! Как мне хорошо знаком этот жесткий взгляд и вздернутый подбородок, эта прямая осанка, горделивая поза… Она не отступит. Чтобы я не делал, как бы не просил и не умолял, Селеста не отступится от своей цели.
— Что тебя связывает с Бруно? — спросил я, хотя не собирался вконец испоганить нашу встречу допросом. Больше всего на свете я хотел сказать, как люблю ее, и что она мне дороже жизни. Но смолчал.
— Бруно не виновен, если ты об этом, — хмыкнула Селеста.
— И все же?
— Он помогал мне в моих исследованиях, а я помогала ему. Я борюсь с чумой, а он с проказой. Вот и все, Арон. Никаких ведьм и колдунов, никаких темных ритуалов и убиенных невинных младенцев. Никакой черной магии.
— А что насчет алхимии?
— Это допрос?! — взвилась Селеста.
Она резко встала и хотела уйти, но я схватил ее за талию и повалил на кровать. Грубо придавил запястья к подушке и поцеловал Селесту в губы, а затем, глядя прямо в глаза, спросил:
— Когда все закончится, ты уедешь со мной?
— Куда?
— На край мира.
Она ответила «Да».
***
В Часовню Прокаженных я вернулся ближе к полудню и первым делом направился в кабинет. Время утекало водою сквозь пальцы, а мы до сих пор не напали на след культистов. Бруно под защитой флорентийского епископа, и я не имею права отрезать ему конечности или ломать кости до тех пор, пока на то не будет веских оснований и особого письма от кардинала. Быть может я и вовсе ошибся, и догадка о спрятанной лаборатории не верна, а след я потерял. Однако по-прежнему остаются два важнейших дела: Печать Голода и Печать Чумы. Нужно уничтожить тварь, что засела в пещере, а затем отыскать проклятую Сферу, за которой я и мой отряд охотимся очень давно.
Я составил очередной доклад кардиналу, в котором подробно описал свои догадки и ход расследования, умолчав о Селесте. Какое-то время я смотрел на свернутую трубочкой бумагу, размышляя о случившемся, и о том, замешана ли Селеста в этой истории. Не знаю. Разум говорил, что ее место в допросной, а сердце противилось. Я, Арон, верный цербер Инквизиции, не смогу причинить ей вреда, даже ели спровадить Селесту на костер прикажет сам папа.
Только почтовый голубь вылетел в окно, как в кабинет вошли Витор и Михаэль. Выглядели братья угрюмыми и раздраженными. Следом за ними вошел Гюго, прижимая к выпирающему животу свой волшебный бурдюк.
— Ничего не нашли, — заявил Михаэль, рассевшись на стуле и вытянув ноги в пыльных сапогах.
— Хирургические комнаты и лаборатория на первый взгляд чисты, — подтвердил Витор. — Мы собрали все припарки и снадобья, осмотрели, но сам понимаешь, Арон, всего знать не можем.
— Зато Гюго может, — добавил Михаэль. — Он по этой части кое-что изучал.
Я перевел взгляд на монаха. Гюго отпил немного из бурдюка, промокнул тряпицей выступивший пот на лбу.
— Я все осмотрел, инквизитор. Все баночки, скляночки и мензурочки, — он закашлялся, снова отхлебнул вина. — Кхех-кхех. Я все понюхал, попробовал. Знаете, инквизитор, там много чего есть у этого Бруно. Но ничего запрещенного.
Сейчас я жалел, что Николас не с нами, ведь экзорцист обладал особым даром: он чуял проявления темной магии. Именно поэтому Николас безошибочно находил всевозможные капища и логова, а я и Витор все время проигрывали спор и платили за его трапезу в тавернах.
— Совсем ничего? — спросил я. — Никаких алхимических ингредиентов?
— Видите ли, инквизитор, кхех-кхе, в алхимии много чего можно использовать, если знать и уметь. Да хоть это вино! — Гюго любовно погладил бурдюк и усмехнулся.
— А киноварь? Там была киноварь?
— Нет, — покачал головой Гюго. — Ее бы я точно приметил.
Я кивнул своим мыслям, решив, что сегодня же отправлю кардиналу еще одно письмо и запрошу Грамоту особых полномочий, которая поставит мое слово выше слова любого епископа. Бруно явно не чист, но проще поймать воздух, нежели этого улыбчивого доктора с окровавленными руками, который прячется за епископскую рясу.
— Ясно, — разочарованно выдохнул я. — Тогда слушайте внимательно, братья и готовьтесь. Я знаю как убить Обжорство и у меня есть план. Гюго, ваше участие было бы кстати.
— Кхех-кхе. А я только рад, — ответил монах, отпив вина.
— Хорошо. Но предупреждаю, Гюго, этот план может показаться вам крайне жестоким, кровавым и даже… возможно, темным. И вы вправе доложить об этом в Рим епископу. Однако помните, что епископ знает о наших методах работы, и что ни я, ни Витор с Михаэлем или даже Николас, мы никогда не попадем в Рай. Бог закрыл для нас врата, и не дарует прощения, ибо грехи наши не искупить. Гюго, подумайте хорошенько. Вы готовы очернить свою душу? Готовы лишиться Его милости и прощения? Если да, то приходите в хирургическую комнату.
***
К моему удивлению Гюго все же пришел. Мы с Витором как раз подготовили хирургическую комнату: застелили простынею стол, разложили инструменты, заготовили тряпки и ведра. Местным лекарям я не доверял, оттого и предложил Гюго провести операцию, а Бруно я и вовсе не стал посвящать в свои планы. Доктор возмущенно размахивал руками, говорил, что мы не имеем права, что это против законов людских и божьих, и что флорентийское духовенство обо всем узнает. А мне было плевать. Святой Инквизиции было плевать. Я разъяснил Бруно, что Грамота оберегает его лично, а не лепрозорий и прокаженных, после чего
