Упырей было штук семь-восемь. Они походили на стаю бездомных собак, копошащихся на пригородной помойке, дерущихся за особо лакомые куски. Отчасти это было верно. Судя по всему, трупоеды откапывали из земли какую-то мелкую живность, то ли волосатых червей, то ли желеподобных серых медуз, которых в последнее время развелось хоть пруд пруди. Твари чувствовали, что ночь уже не за горами, а потому все время сужали круг своих поисков, постепенно приближаясь к родному дому.
Кладбище было видно как на ладони: месиво почерневших берез, кустов, покосившихся памятников и крестов, поломанных оград и скамеек. Над всем этим, будто черный дух смерти, нависала высокая решетчатая мачта станции сотовой связи. В предзакатном сумраке она действительно выглядела жутковато, а в сочетании со скачущей и резвящейся у ее подножья нечистой силы вообще наводила на мысль о настоящей преисподней.
– Добрались до мачты, – голос Лешего подтвердил, что мы пока еще на этом свете, а то решетчатое страшилище вдалеке действительно вышка ретранслятора. Кроме этого в тоне подполковника слышалось еще что-то. Не просто констатация факта, а скорее черта, которую Андрюха под чем-то подводил.
– Да, вот теперь, пожалуй, можно и уходить, – согласился ханх.
Ах, вот они о чем! До меня сразу дошло. Андрюха с Главным договорились наблюдать за упырями, пока те не доберутся до мачты, а значит фактически до территории кладбища.
– Не просто уходить, а очень резво уходить, – я ткнул пальцем в быстро темнеющее небо, благо сделать это оказалось очень легко и просто, так как крыши у нас над головой не было и в помине.
– Нормально, – успокоил меня Леший. – До заката еще минимум сорок минут.
– Скажешь мне «нормально», когда мы окажемся внутри церкви и выясним, что она достаточно укреплена, – я поудобней перехватил автомат и первым двинулся к выходу.
Когда мы добежали до церкви, там уже вовсю кипела работа. Нестеров очень тихо и аккуратно отвинтил несколько массивных болтов и отогнул довольно толстый лист железа, защищавший дверной косяк. Далее с помощью ворота весьма оригинальной конструкции они с Ипатичем заставили дверь выгнуться. Теперь же просунув в образовавшуюся щель полотно ножовки, взятое, как я понял, из моего личного набора инструментов, Анатоли пилил брус, запирающий дверь изнутри. На угрюмом и усталом лице пожилого милиционера была написана упрямая решимость как можно скорее довести дело до конца.
Первый, с кем я заговорил после возвращения, был Фомин, вернее это он заговорил со мной. Староста Рынка с подозрением метнул взгляд на погруженного в работу Нестерова и, понизив голос, сообщил:
– Он болты пальцами отвинтил и лист железа, «пятерку» между прочим, голыми руками отогнул.
– Ну и…? – Глядя в озадаченное, если не сказать растерянное лицо Фомы, я сделал над собой усилие, чтобы не улыбнуться.
– Какой человек на такое способен? Это я уже не говорю, что менту уже далеко за полтинник.
– Люди разные бывают, – я пожал плечами. – Нестерова бог силой наделил. – Произнося эти слова, я не удержался и мысленно добавил: «…или дьявол».
Как ни странно бывшего банкира тире криминального авторитета мой ответ вроде как вполне устроил. Я даже слегка опешил, когда Фома поднял глаза на церковный крест и тихо прошептал:
– Да-а-а… Все от бога. И мы дети его.
Фомин запустил левую руку себе за пазуху и добыл оттуда небольшой крестик. Обычный дешевый крестик, штамповка из белого металла, расписанная потертой синей смальтой. Но висел он, как и полагается у крутых пацанов на толстой золотой цепи. Мой собеседник приложился губами к своему амулету и тут же его заботливо спрятал. Сейчас только не хватало, чтобы он еще перекрестился. Не успел я об этом подумать, как Фома и впрямь повернулся к храму и осенил себя крестным знамением. Сделал он это поломанной, примотанной к шине рукой. Получилось не ахти как эстетично, но зато, что называется с душой.
Так, вот и дождался, вот и началось! Я быстро огляделся по сторонам и увидел, что Пашка и Лиза смотрят на нас раскрыв рты, а Главный с каким-то то ли болезненным, то ли полным тоски выражением.
– Хватить разговоры разговаривать! – от этой сопливой церемонии мне стало тошно. – Давайте работать.
Пока еще дверь не вскрыли, оставалось время для других приготовлений. Прежде всего следовало запастись дровами. Костер придется жечь по любому. И даже не столько для того, чтобы согреться и приготовить еду, сколько чтобы не остаться в темноте в этом жутком месте. Возле разрытой упырями братской могилы лежало упавшее дерево и я, недолго думая, отправил Пашку с Лизой на заготовку дров. Сам же я в это самое время забрался внутрь БТРа, отыскал фонарь, проверил его работоспособность и направился к месту, где трудились взломщики.
Когда я подошел, пилением занимался уже Леший. Подполковник сменил уже порядком позапыхавшегося милиционера. Симбионт давал тому силу, но отнюдь не выносливость, а она-то для этой работенки и требовалась прежде всего.
– Хорошо придумали! – Я обратился к Нестерову, который рукавом своего форменного бушлата вытирал пот со лба.
– Чего? – тот сразу не понял о чем идет речь.
– Трос, ворот… оригинальная конструкция, говорю, – я указал на приспособление, отжимающее дверь.
– Владимиру Павловичу надо спасибо сказать. Поделился, так сказать, богатым личным опытом, – милиционер кивнул на стоящего рядом Фомина. – В былые времена его бригада с помощью такой штуки даже бронированные двери отжимала. Главное, чтобы зацепиться было за что.
Я поглядел на буксировочный крюк бронетранспортера, на котором взломщики закрепили трос, и понимающе кивнул. В этот самый момент за дверью послышался грохот падения увесистого бревна, и голос Загребельного сообщил:
– Все, готово! Ослабить трос, убрать распорки и можно заходить.
Прежде чем отворить дверь, я вдохнул побольше воздуха и вдруг заледеневшими пальцами покрепче стиснул рукоять электрического фонаря. Возможно, по примеру Фомина стоило и перекреститься или помолиться. Но учитывая последнюю информацию о подлинной личности создателя, данный ритуал, да еще в моем исполнении выглядел бы по меньшей мере смешно. Поэтому единственное, что пришло на ум, была накрепко вбитая в голову строка из устава внутренней службы: «Солдат должен мужественно и стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». Что ж, наставление куда более конкретное, чем «Отче наш». Стойкость всем нам сейчас, ох как пригодиться!
Собравшись с духом, я уцепился за ободранный, испачканный сажей край толстой двустворчатой двери и потянул ее на себя. Оббитая железом створка подалась и со скрежетом отползла сантиметров на двадцать. Этого вполне хватило, чтобы в лицо мне ударил спертый тошнотворный смрад гнили и разложения. Потребовалось недюжинное усилие воли, чтобы не отпрянуть назад и сохранить бесстрастное выражение своей небритой физиономии. Другого убежища у нас все равно нет, так что придется показывать пример этой самой стойкости и мужества.
