А Иван у костра обед затеял. Чистую газетку постелил, банку с ветчиной вскрыл, на галеты намазал, галеты по-честному разложил на три порции: себе, Маришке, а мои мне принес на обрывке газеты.
– Ешь, – говорит, – Санек, силы нам еще пригодятся! – и кружку еще протягивает. А в кружке воды – на донышке. Ничего не попишешь – пайка.
Я автомат рядом положил, руки кое-как о тельник вытер, воды сначала несколько глотков сделал, а потом взял одну из этих галетин, ветчиной намазанную, и в рот положил. И какой же она мне вкусной показалась! Ел бы и ел… Да только кто же мне даст? Там их всего-то штук пять было, они во рту растаяли, я даже не понял ничего, водой запил и снова на улицу смотрю. А Иван с Маришкой, значит, там, у костра, едят и разговаривают. А поскольку тут каждый шорох усиливается, то я их разговор слышу, как будто рядом сижу! Даже напрягает это – кажется, что человек рядом совсем стоит, а обернешься – нет никого. Странновато. А Маришка Ивана расспрашивать начала, мол, что, да как.
– Это что, – спрашивает она его, – значит? Ты после того, как тварей зубастых в пещере перестрелял, Шурычу велел меня оберегать? И вообще, что случилось-то? Мне же так никто и не объяснил путем! – тут она в мою сторону смотрит.
И верно, нам с ней за последние сутки и поговорить-то некогда было, все метались туда-сюда. Но сам я молчу и жду, что Иван ответит. Вдруг он все-таки не тот, за кого себя выдает? Но он все как по-писаному отвечает:
– Марья…. Извини, Марина. Оговорился. Конец света настал. Как в Евангелии предсказано. Книга такая запрещенная была. Новый завет она еще называлась. Там было откровение одного человека, который предсказал конец света. Так и называлось: Апокалипсис святого апостола Иоанна Богослова, то есть откровение – то, что ему открыл Бог. Бог-Творец.
А Маришка дальше спрашивает:
– И че, он прям так и наоткровенничал там, что мол, двадцать первого августа две тысячи пятьдесят первого года миру конец?
А Иван отвечает:
– Да нет, число он не называл. Он в общих чертах предсказывал, чем мир закончится. А про число там ничего не сказано. Наоборот, там сказано, что конкретного числа никто не знает, а если кто-то осмеливается о конкретной дате говорить, значит, он лжепророк.
– Ага… А этот, значит, точно был не лжепророк?
А Иван плечами пожимает и руками разводит:
– Сама, – говорит, – вокруг посмотри.
А Маришка не отстает:
– Ну и какой смысл? Все, значит, померли, а мы, значит, тут застряли. Типа, избранные?
Тут Иван не выдержал и фыркнул.
– Ага, – говорит. – Точно! Избранные! В точку!
– Ну хорошо, – не унимается Маришка. – И для чего мы избранные? Я вот фиг знает сколько времени в темноте просидела и в холоде, зачем, спрашивается? Не мог бы твой Бог чего-нибудь другое для меня придумать, чтобы не так страшно было? И чтобы всякие твари с разными глазами ко мне в этот подвал не приходили бы. А?
И тут Иван ее за руку схватил, в которой она бутерброд держала, и спрашивает:
– Кто? Кто к тебе приходил?
А она плечами пожимает и руку освободить пытается.
– Пусти, – говорит, – ты чего?
Ну тут я ворохнулся, встать хотел да к ним подойти, и Иван сразу же Маришку отпустил.
– Извини, – говорит, – не хотел. Расскажи лучше, кто к тебе приходил, и где ты сидела?
А она рассказывает и в мою сторону все поглядывает, потому что ведь я тоже не знаю ничего.
– Меня с интерната бюреры буквально за два дня до этого конца света забрали, да сюда в централ для умалишенных на вертолете привезли. Ромберг наш, куратор интернатовский, им помогал. Вон Шурыч сбежал просто вовремя, а то, может, и его бы загребли. Сюда привезли, одежду отняли, халат этот дурацкий застиранный дали да в клетку посадили в подвале, мол, на карантин, да анализы всякие взяли, чтобы проверить, здорова я или нет. Там я и сидела. А в клетках этих еще двое было. Девчонка одна, ей, наверное, лет четырнадцать было, Жанной звали, и тетка – Елена Владимировна. Елена эта все время что-то бормотала, и вот как ты, крестилась, а девчонка с интерната сбежала под Рязанью, вот ее сюда и привезли. Она все страхи про централ рассказывала, как здесь санитары девчонок насилуют, а пацанов до смерти забивают. А я верила. Потому что как посмотришь на морды санитаров да на охранников, так сразу ясно, что все это правда. Мы два дня так перекантовались, а как раз перед концом света, вечером на меня приходил главврач смотреть. Но я, наверное, не в его вкусе оказалась, слишком худая. Так он Жанну забрал. А больше я никого не видела… Очнулась, темно, тихо, и Елены в клетке нет. Я сначала думала, что ночь продолжается, и просто ее тоже куда-то утащили. Ждала, ждала, что обратно приведут, а потом уже догадалась, что случилось что-то. А потом Елена пришла… Только это была уже не Елена. Темно, а ей хоть бы хны… Говорит мне: я тебя выпущу, только ты поклонись мне, скажи говорит, что нет у тебя другого бога, только я…
– Ну а ты? – спросил Иван.
– А я че? – Маришка тут на меня оборачиваться часто стала. – Я ей говорю, ты дура, что ли, чего я тебе кланяться буду? Ну она ушла. А потом долго никого не было. Пока мне есть и пить не захотелось. А потом этот появился. Бюрер, который меня сюда привез.
– Бюрер это из БНБ, что ли? – уточнил Иван.
– Ага, из БНБ, – кивает Маришка, – плащ у него такой длинный, черный и фуражка! – показывает, – черная такая. И глаза – разные.
Ну тут Иван к ней наклонился, каждое слово ловит. Я уже понял, что видел он этого Шварца где-то, да счеты, видать, с ним имеет какие-то свои. А Маришка продолжает рассказывать, слышу я: еще немного и расплачется.
– И давай он ко мне приставать: дам, говорит, воды и еды, только поклонись и скажи, что я твой бог.
А я слышу вдруг так отчетливо, что Иван зубами заскрипел. Даже Маришка замолчала, испугалась. А он спрашивает:
– Ну и?..
А она вдруг голову опустила и говорит тихо так, а сама чуть не плачет:
– Пить мне, ребята, очень хотелось и не верила я, что поможет мне кто-нибудь…
Тут Иван на ноги вскочил да по шару этому заходил, словно у него зубы вдруг заболели.
– Что ж ты, – говорит, – Марина, наделала?
А Маришка сидит, смотрит то на меня, то на Ивана виновато так и говорит:
– И что же теперь делать?..
А Иван вдруг успокоился, сел обратно на коврик.
– Главное, не паниковать и не унывать. Креститься тебе надо как можно скорее.
– Как это? – Маришка спрашивает.
– Да как? От Шварца этого надо отречься, в крещальную купель окунуться, и святая вода все твои грехи прежние смоет. А дальше по Богу жизнь свою строить надо. Поняла?
Она вроде бы кивнула сначала, а потом говорит:
– А если я в Бога не верю?
А Иван даже не нашелся, что сразу ответить. Молчал, молчал, а потом и отвечает:
