– Пакет! – вспомнил энкавэдэшник и выдвинул ящик письменного стола.
Если бы письмо от профессора Варшавского попало ему в руки вовремя, до знакомства с Богданом, то вся история сложилась бы иначе. А главное, не понадобился бы никакой Богдан и не пришлось бы сжигать из-за него хорошую подмосковную дачу. Но тут уж ничего не попишешь – как вышло, так вышло.
Развернув исписанный лист бумаги, Максим Георгиевич еще раз внимательно прочел текст. У Варшавского тоже ни слова не было про базальт. Интересно, на каком источнике он основывал свои выкладки? Богдан говорил, что подлинник, написанный тибетскими монахами, безвозвратно погиб под обвалом. Значит, дневники Тихонова были главной отправной точкой профессора.
Правда, в личной беседе он предположил, что твердым камнем на Тибете могли называть базальт, однако полной уверенности у Варшавского не было. В таком случае материал куба мог и не иметь решающего значения. Главное, как сказал профессор, – девственность реципиента.
«Кстати! – припомнил Дроздов разговор с покойным Робертом. – Надо бы мне выяснить кое-какие детальки».
Энкавэдэшник поднял трубку.
– Соедините меня с Дементьевым.
Некоторое время слышался лишь треск и отголоски чужих разговоров. Наконец ответил Дементьев.
– Вадим, у тебя сейчас от Свержина нет поручений? – спросил Максим Георгиевич. – Вот и ладненько. Тогда прямо сейчас, не откладывая, найди гинеколога с фабрики «Красная Роза», где работает Варя Стаднюк. Хоть из-под земли достань! Чем скорее, тем лучше. Узнай, девственница Варвара или нет. Понял? Шуточки свои при себе оставь. Как только выяснишь, сразу же позвони. Прямо в ту же минуточку! Давай!
«Вот если она окажется не девственницей, – подумал Дроздов, кладя трубку, – тогда надо будет подумывать о путях отхода. Потому что Роберт мог оказаться прав. В тихом омуте черти водятся».
Максим Георгиевич принялся читать письмо профессора снова. Отчасти, чтобы скоротать время до звонка, отчасти, чтобы еще раз изучить все детали. Может быть, он еще что-то упустил?
Внимательнее вчитавшись в письмо Варшавского, энкавэдэшник задумался. Была в тексте какая-то мелочь, не относящаяся к смыслу послания, но вызывавшая такое чувство, словно писавший принимал за дурака того, кто это будет читать.
«Сука этот профессор, – подумал Дроздов. – Написал, чтобы отчитаться, чтоб ему хвост не защемили, если информация просочится. А пользы почти ноль. Богдан и то больше мне выдал. Надо было втихую нанять кого-нибудь из мелких бандитов, чтобы этого Варшавского обрезочком трубы по башке, когда пойдет в магазинчик. И не слушать Свержина».
Максим Георгиевич не успел додумать мысль до конца, когда его сердце ускорило темп столь резко, что энкавэдэшник задохнулся и захрипел, схватившись за горло.
«Машка отравила все-таки, сучка! – мелькнуло у него в голове. – Тварь! Убью!»
Не удержавшись на стуле, он грохнулся на пол. Перед глазами поплыли алые пятна, но Дроздов все же нашел в себе силы достать револьвер и дважды выстрелить в кухонную дверь.
«Попал или нет?» – подумал он, теряя сознание.
Очнулся он от резкого запаха нюхательной соли. Марья Степановна, живая и невредимая, никуда не сбежавшая, склонилась над ним с выражением испуга и сострадания на лице. Сердце уже не колотилось с угрожающей скоростью и дышать можно было без особых усилий.
Максим Георгиевич оттолкнул ее руку с аптекарским пузырьком.
– Все, хватит! Я в порядке. Тебя выстрелом не задело?
– Нет. Обе пули прошли стороной. Я как раз нагнулась, чтобы поднять упавшее полотенце. Может, вызвать доктора?
– Нет. Все прошло, ступай! – отмахнулся Дроздов, взбираясь на свое место. – И не говори никому. Нервишки! Пустячок. Пройдет. Сейчас еще водочки накачу… Покормила ты этого… комсомольца, мать его?
– Нет, – покачала секретарша головой. – Готовится. Минут пять еще.
– Погоди, – сказал он, впившись секретарше в лицо. – Занесешь ему еду, когда я тебя позову.
– Как скажете, Максим Георгиевич, – послушно сказала секретарша.
– Иди.
Марья Степановна повернулась и, стукнувшись широким бедром об угол стола, поплыла обратно на свой кухонный пост.
Дроздов был почти уверен, что о глазке внутри гипсового цветка Марья Степановна знает. Но при ней он все равно никогда не пользовался устройством. Поднявшись по лестнице, энкавэдэшник прильнул к отверстию и некоторое время наблюдал, как Стаднюк рисует, склонившись над листом бумаги.
«Что бы это значило? – задумался Максим Георгиевич. – Ни у Богдана, ни у профессора Варшавского не было и намека на то, какие изменения могут произойти с реципиентом в случае успешного приема сигнала. Какого черта? Я же не давал ему команды рисовать. Может, он любит это занятие и малюет удовольствия ради?»
Но какими бы ни были предположения на этот счет, Максим Георгиевич насторожился. Все удивительное, неожиданное или необычное его в первую очередь настораживало, лишь потом вызывая другие эмоции.
Рука сама собой потянулась к заткнутому за пояс «нагану».
– Машенька! – визгливо крикнул он. – Неси ужин. Скорее!
– Бегу! – раздался внизу крик секретарши. Потом грохот разбившейся тарелки и топот каблучков. С растрепавшимися волосами, неся поднос на вытянутых руках перед собой, она, неловко оттопырив зад, бежала по лестнице.
«И отчего же у них такие задницы отрастают?» – зло подумал Дроздов, подогнав Машеньку, когда она пробегала мимо него, добрым шлепком.
Секретарша ойкнула и чуть не упала.
– Только упади! – рявкнул на нее начальник.
– А вы, Максим Георгиевич, не отвлекайте меня от революционной задачи, а то я на вас пожалуюсь!
– Ладно-ладно. Шутка! – успокоил ее Дроздов.
Держась одной рукой за «наган», он достал ключ и отпер дверь, ведущую в комнату Стаднюка.
Машенька вошла в комнату, как механическая кукла, не выказывая никаких эмоций.
– Добрый вечер, – кивнула она Павлу и поставила перед ним поднос.
– Да, – не отрываясь от бумаги, сказал он.
– Ужин, – сообщила Машенька, составляя с подноса на стол тарелки.
Склонившийся над листом бумаги Стаднюк не только насторожил, но и напугал Дроздова. Раньше Павел, заслышав голос Дроздова, обмирал от страха и превращался в идиота. А теперь он даже головы не повернул, напомнив Максиму Георгиевичу одного из университетских профессоров. Тот тоже лишь отчасти обращал внимание на происходящее вокруг, частенько забывал причесаться или приходил на лекцию в разных ботинках.
– Что тут у тебя? – Дроздов в несколько шагов преодолел расстояние до стола и глянул на рисунок.
– Да так, – Паша небрежно пожал плечами. – Скучно, вот и черкаю.
