Услышав эти слова, я насторожился. Выходит у Лешего для меня тоже имелись новости. Судя по всему, главная из них заключалась в том, что от нашей теперешней команды остались рожки да ножки.
— Поговорили уже, значит? — я кивнул в сторону спящих бойцов.
— Угу... — прогудел подполковник, подкуривая от вытянутой из костра щепки.
— И что, все отказались?
Прежде чем ответить Андрюха передал мне кисет с похожим на перепревшие опилки грязно-желтым зельем.
— Ертаев пока думает, но, полагаю, согласится. Он со мной уже очень давно. Как ниточка за иголочкой.
— А остальные?
— Клюев в такие игры не играет. Это ты, наверное, и сам понял? Он человек приземленный, основательный, деловой. Сейчас быстренько сколотит себе бригаду человек в пять-шесть и, пользуясь затишьем, уйдет на юг. Обоснуется в каком-нибудь максимально удаленном от Проклятых земель поселке и будет пытаться спокойно и по возможности счастливо прожить отмерянные Серебрянцевым двадцать лет. — Тут Леший с ироний хмыкнул. — И ведь не докажешь дураку, что при теперешнем положении дел он там и году не протянет. Никто не протянет!
— Ну а Соколовский?
— А что Соколовский? У Соколовского тоже... причина...
Андрюха замолчал и как бы для успокоения жадно, даже как-то судорожно затянулся самокруткой. Наконец удалось подкурить и мне.
Глядя на клубы белого дыма, поднимающиеся к закопченному потолку я думал о странности и причудливости человеческой сущности. Ведь всего два дня назад мы все, включая Клюева, Соколовского, полностью несовместимого с войной Блюмера и несовершеннолетнего Пашку, шли на смерть. Да какой там шли, бежали со всех ног. Наша жертва спасала жителей Одинцово, и мы приносили ее не задумываясь, не колеблясь. А что же происходит теперь? Что изменилось?
Задав себе этот вопрос, я сокрушенно покачал головой. Сделал я это потому, что разглядел лишь одно довольно странное различие. Вчера утром у нас не было времени на раздумья. Мы решали скорее сердцем, чем серым веществом. Цирк-зоопарк, это что ж тогда получается? Все мы состоим из двух половинок, двух частей. И это не плохая и хорошая, черная и белая, как частенько утверждали философски настроенные умы. Они именуются совсем по-другому. Это наша истинная горячая душа и взнузданное, закованное в цепи разума сознание. Никто не говорит, что разум это плохо. Именно разум делает нас теми, кто мы есть. Но только вот разум это еще и ошейник, не дающий нам стать теми, кем бы мы могли быть.
Не знаю, откуда в моей голове взялась вся эта белиберда, но она тут же улетучилась, когда сидевший рядом Леший заговорил:
— Вот ты, танкист, почту иногда возишь...
— Вожу, — согласился я, не понимая к чему это он. — Только разве ж это почта?
Тут же вспомнились те мятые бумажные листки, которые мне частенько совали во всех поселениях, через которые лежал мой путь. Это были не письма, это были скорее объявления: я такой-то и такой-то разыскиваю такого-то и такого-то. И все. Вместо адреса только Истра, Подольск, Чехов и другие пока уцелевшие, весьма немногочисленные колонии. Честно говоря, я никогда не слышал, чтобы этим способом кто-то кого-то нашел. Но люди упрямо продолжали писать, и такими вот криками души были завешаны все стены штабов, общественных столовых, пунктов раздачи воды.
— Почта это, Максим, точно почта, — упрямствовал Андрюха. — Если люди получают весточку от своих, то ничем другим это назвать нельзя.
— И ты видал таких счастливцев?
— Вон один, спит себе сном младенца.
— Ты на Соколовского намекаешь? — догадался я.
— На него, — Леший кивнул. — Когда тот пакет, что ты в свой последний приезд оставил, разобрали да вывесили, Костя чуть ли не первый прибежал искать. И надо же, нашел! Нашел, будь я проклят!
— Повезло, — я позавидовал капитану белой завистью. — И кто ему написал?
— Девчушка одна. В аэропорту работала, на регистрации что ли... Они познакомились, когда капитан из очередного своего миротворческого турне возвращался. Не долгий у них роман получился, но видать бурный, раз она не мамку с папкой, а именно его искала. — Тут Леший осекся и с тоской в голосе повторил: — Прикидываешь, целых два года искала!
— Да-а-а... — протянул я. — Бывает же такое. — Затем, прокрутив в памяти всю эту историю, осведомился: — И чего ж он за ней не поехал?
— Собирался. Все уши мне прожужжал. Даже рапорты по всей форме строчил, — Загребельный с горькой иронией хмыкнул: — Чудак человек, какие сейчас, к дьяволу, рапорты!
— Так какого ж вы его не отпустили, ироды? — возмутился я. — Дело то святое.
— Времена сейчас какие? — прорычал подполковник ФСБ и сам же поспешил ответить. — Хреновые, беспокойные. Караваны мы уже давненько не отправляли. А в одиночку идти — это значит пропасть ни за грош. Вот и удерживал я Костю до твоего приезда.
Тут Леший с раздражением сплюнул на пол и смачно выматерился. Последней его фразой, адресованной в адрес падлюки-судьбы, стала: «...дождались, мать вашу!».
Когда ситуация более или менее прояснилась, я поставил себя на место Соколовского. Н-н-да, положеньице... Все вокруг крушится, летит в тартары. И надо же так случится, чтобы именно в этот момент обнаружилось, что ты не одинок, что где-то уцелел человек, которому ты нужен и дорог. Как тут поступить? Гордо вскинуть над головой транспарант «Счастье всего человечества важнее моего личного» и зашагать по дороге в неизвестность? Или может кинуться искать свою любовь, соединиться с ней, грудью заслонить ее, защитить от всех ужасов этого проклятого мира? Скорее всего, счастье капитана не продлится уж очень долго, но все же оно будет. И умрут эти двое в объятиях друг друга, а не так как мы...
— Итак, пока в нашей команде трое, — Леший выдернул меня из задумчивости. — Ты, я и Блюмер. Блю-ме-р-р-р... — Андрюха скрипучим голосом растянул фамилию аспиранта, наверняка припоминая все его «подвиги». — Кстати, как он там?
— Кажется не очень...
— Понятно, — Загребельный даже не удивился. — Значит Блюмер пока под вопросом.
— Хочу сагитировать Нестерова, — позабыв о раненом харьковчанине, я назвал следующую кандидатуру.
— Милиционер... — подполковник ФСБ скривил неопределенную мину. — Раньше я бы заговорил о его возрасте. Сколько там ему?
— Пятьдесят пять.
— Вот-вот... по армейским меркам глубокий старик. Да еще и язва эта его... Куда там в рейд!
— Это раньше, а сейчас?
— А сейчас и хочется, и колется, — раздумывая, Загребельный мял подбородок. — Конечно, силищей он обзавелся страшной, да только есть вариант, что в любой момент она может обратиться против него самого, а, стало быть, и против нас.
