– Ну и что?
– Беня! – зарычал Щербатин. – Я тебя сейчас убью. Он похитил у нас идею. Просто украл, это понятно?
– Почему украл? Честно попросил сфотографировать. Мы согласились.
– Честно? Да был бы я дома – затаскал бы эту сволочь по судам. По миру пустил бы, на всю жизнь отучил бы от фотографии.
– Вы уже посмотрели? – напомнил о себе оператор.
– Да, уходим, – буркнул Щербатин.
– Почему мне так паршиво? – спросил я, когда мы вернулись в казарму.
– Потому, что нас развели, как последних лохов. Представляешь, сколько ему отвалят за создание новой моды?
– Нет, Щербатин, не от этого. Мне все противно. Меня от всего тошнит. Я не могу смотреть на эти рожи вокруг. Они вроде и люди неплохие – улыбаются, отзывчивые, помочь готовы... А все равно бесят. Бесят!
– А я откуда знаю? Я тебе психоаналитик? Лечись сам.
– Не могу.
– Ну жди, пока само пройдет.
– Не пройдет. Оно где-то глубоко. В печенках, в костном мозге. Знаешь, я тут словно срок досиживаю. Все время чего-то жду. Думаю, еще немного – и оно кончится.
– Что «оно» – жизнь?
– Может, и жизнь. И еще... Ты только не издевайся, ладно? Мне обратно хочется. В болота.
– Ну ты даешь! – не удержался от ухмылки Щербатин. – Можно подумать, ты там мало получил.
– Нет, не мало. Не знаю... Говорят, солдата с войны тянет домой, а из дома – снова на войну.
– А ты, значит, убежденный солдат?
– Да не убежденный я... И не дом мне здесь. Говорю же, не знаю. Я просто хочу пройти по болотам, подышать тем воздухом, отдохнуть под деревом. И чтоб людей было поменьше. И, знаешь, капусты пожевал бы с удовольствием. Помнишь, как мы ее на огороде объедали?
Щербатин вдруг перестал ухмыляться.
– Вот что касается капусты, – сказал он, – я бы и сам не отказался. Наверно, физиология. – Он постучал по груди. – Чужое туловище требует.
– А может, душа требует?
– Я атеист, Беня. Я могу мыслить только на уровне туловища.
– Примитив ты, а не атеист.
О том, что сегодня я нашел бывшего фаната «Спартака», мне не хотелось даже вспоминать.
* * *
Утром, когда трудовая армия растекается по рабочим местам, в подземке не протолкнуться. И вечером то же самое.
Я приезжаю к Ю-Биму не утром, а уезжаю не вечером и поэтому застаю почти пустые вагоны. Но поезда в это время ходят редко, и мне долго приходится просиживать на пустынных гулких станциях.
Я пытался мечтать. Я думал, что тоже получу пятое холо и буду спать, сколько хочу. За мной будет приезжать такси и катать по развлекательным центрам. А поздно ночью, пьяного и пресыщенного праздностью, привозить домой.
Нет, думал я в следующую минуту. С пятым холо я пойду учиться и получу хорошую специальность. Стану служить людям. Они взамен начнут меня уважать. А отдыхать я буду только иногда, в компании хороших порядочных людей. И писать стихи.
Мечты у меня не клеились. Вернее, фантазировать я мог сколько угодно, но приятного холодка в груди это не вызывало. И тогда я понял, что мечтать и планировать жизнь – вещи разные, бесконечно далекие друг от друга.
Однажды на пустынной станции я увидел человека в блеклой рабочей одежде, который расклеивал на столбах какие-то бумаги. Когда он подошел ближе, я смог увидеть, что на тех бумагах. Это был плакат, с которого на меня смотрел грустный человечек с забинтованной ногой. Ниже было приписано:
«В вагон спокойно заходи,
А то получишь травму ты».
Меня просто смех разобрал. Это какие же куриные мозги надо иметь, чтобы придумать такое?
Расклейщик услышал мой смех и обернулся с несколько испуганным выражением. Мне захотелось его успокоить.
– Сам придумал? – спросил я.
– Что?
– Вот это, про вагон.
Он пригляделся ко мне, затем оставил свои плакаты у столба и осторожно приблизился. Простые люди, я давно это заметил, легко шли на контакт. Заговорить с незнакомцем здесь ничего не стоило.
– А что? – В его глазах светилось любопытство, наверно, нечасто люди обращали внимание на его работу.
– Кто это сочинял?
– Не знаю. – Он трогательно развел руками. – Мое дело развешивать.
– Хорошая работа, – сказал я, чтоб сделать человеку приятное.
– Конечно, хорошая. Я служу в бюро социальной пропаганды.
– А вот надпись плохая.
– Почему? – Он снова приобрел испуганный вид и даже невольно оглянулся. – Это правильная надпись.
– Правильная, но корявая. Лучше сказать так... – Я задумался, подбирая слова. – Вот так: «Чтоб руки-ноги не сломать, порядок надо соблюдать».
Расклейщик задумался. Потом улыбнулся.
– Да, так лучше. А откуда ты знаешь?
– Что?
– Ну, вот это. Как надо слова составлять.
– Просто умею, и все.
Расклейщик посмотрел по сторонам и сел рядом. Чувствовалось, он сегодня устал, да и вообще не прочь поболтать.
– С утра хожу, – пожаловался он. – Мне на этой линии нужно все станции обклеить. И вагоны.
– Что это за бюро у тебя такое?
– Ну, вот... – Он неопределенно пошевелил плечами. – Ходим, клеим. В подземке, в казармах, на фабриках. Везде. Если у тебя работы нет, можешь тоже пойти. Расклейщики всегда нужны.
– Как тебя зовут?
– Йолс. – Он улыбнулся. Потом вдруг его лицо просияло. – Если ты умеешь составлять слова, то, наверно, можешь придумывать плакаты. Нужно спросить у начальника.
Я тихо рассмеялся. Некоторые люди заканчивают академии художеств, а потом всю жизнь рисуют афиши в районных Домах культуры. Сочинять поэтические плакаты – работенка из этой же серии. Хотя почему не попробовать, ведь времени у меня достаточно.
– Хочешь, идем со мной, – предложил Йолс. – Я как раз возвращаюсь в бюро. Там и спросим.
Я подождал, пока он закончит обклеивать столбы, и мы сели в поезд. Йолс деловито огляделся и отметил, что вагон еще не покрыт предостерегающими надписями.
– Давай ты мне поможешь, – предложил он. – Просто держи и подавай плакаты, а я буду клеить.
Я взял увесистую пачку. Йолс работал сноровисто: на раз-два размазывал клей по стене, одним движением выхватывал плакат из пачки и тут же ровно и аккуратно сажал его на клей. Мы шли по вагонам, где почти не было пассажиров, он занимался своим делом, а я слушал, как он рассказывает о своих мытарствах:
– ...А выбора почти и не было – или мыть стены на высотных домах, или чистить трубопроводы. Но мне холо нужно было получить, а не угробиться. Я пошел на высотки. Там хоть привязаться можно, а под землей и змеи, и крысы, и газы ядовитые. Но я там и четверти периода не продержался. У нас то и дело кто-нибудь срывался с высоты. Веревки старые, лебедки ломаются. А жильцы, у которых десятое-двенадцатое холо, веревки нам резали – просто так, для смеха. Я думал, пойду уж под землю. А тут как раз понадобился человек вывозить мусор из рабочих общежитий. Я бы лучше в высотку пошел – там столько всего можно в мусоре найти. Но кто ж меня возьмет? Туда без второго холо нечего и соваться...
