— Условия вам известны?
— Да, да! — вразнобой загалдели бесы, которым, по-видимому, хотелось поскорее покинуть это страшное место.
— Устраивают они вас?
— А куда нам деваться?
— Учтите, мы с вас всю дорогу глаз сводить не будем. Только посмейте какой-нибудь фокус выкинуть.
— Командир, разве можно запретить вороне каркать? — Общее мнение высказала плюгавая тварь, разодетая по моде, принятой в домах терпимости прошлого века. — То же самое касается и нас. Как запретить бесу озорничать и проказничать? Но мы постараемся вести себя пристойно. Только сначала хотелось бы получить задаточек.
— По всем несущественным вопросам обращаться к нему, — Додик указал на Мансура, раздувавшего сложенный из головешек костер.
— Тебе они несущественные, а нам очень даже существенные, — обрадовались выходцы из преисподней.
Мансур, немного пособачившись с бесами, отлучилсякуда-то и скоро вернулся с двумя молоденькими козочками. Одну он привязал к обгоревшему пеньку, а вторую, запрокинув ей голову назад, прижал коленкой к земле.
— Нэ мэ-нэ-э! — жалобно закричала козочка, и Синяков поспешно отвернулся.
За его спиной чиркнул остро отточенный нож, и блеяние перешло в быстро затихающий хрип. Затем тугая струя звонко ударила в жестяное ведро.
— Вам кровь, шайтаны проклятые, а нам шашлык, — произнес Мансур с неподдельным презрением. — Только подальше уйдите, вурдалаки. А то весь аппетит испортите.
Компания бесов уселась в сторонке и пустила ведро по кругу, а Мансур тем временем принялся ловко разделывать обескровленную тушку козы. Нашлось занятие и для Синякова — ему поручили протирать от смазки автоматные шомпола, которые предполагалось использовать вместо шампуров.
В поход выступили сразу после окончания трапезы, тем более что стали волноваться бесы, которых козочкина кровь только раззадорила.
К инвалидной коляске привязали две крепкие жерди, и получилось что-то вроде паланкина, который четверка бесов и взвалила на плечи. Существа эти, весьма примечательные во многих отношениях, особой выносливостью не отличались, и четверки менялись через каждые полчаса.
Впереди всех шел Мансур, выполнявший сразу две роли —проводника и впередсмотрящего. На веревке он вел козу, предназначенную для окончательного расчета с носильщиками. Подначки бесов относительно его сексуальных посягательств на несчастное животное Мансур демонстративно игнорировал.
Замыкали процессию Синяков, одетый в камуфляжную форму с чужого плеча и забинтованный так, что на лице остались только глаза, рот и ноздри, да двое солдат-штрафников, уже успевших отбыть чуть ли не половину своего официального срока.
Они волокли на себе разнообразное снаряжение, предназначенное для борьбы с бесами, включая импортный охотничий арбалет, приспособленный для стрельбы осиновыми кольями, и ранцевый огнемет, едва не сыгравший в судьбе Синякова весьма трагическую роль. Запасные баллоны к огнемету пришлось тащить именно ему.
Солдаты, хоть и считавшиеся здесь ветеранами, чувствовали себя не очень уверенно и все время оглядывались по сторонам. Конечно, их можно было понять. Одно дело сидеть в окопе, наблюдая с вершины холма за хорошо изученными окрестностями, и совсем другое — шагать по незнакомой местности, где каждый куст или камень могут внезапно обернуться врагом.
О своем оружии солдаты отзывались с пренебрежением. Оно было эффективно только против самых слабосильных бесов, и так обходивших людей стороной. На бесов высшего класса осиновые колья, огнеметы и чеснок с укропом почти не действовали.
— Это как в детстве, когда мы дрались двор на двор, — пояснил белобрысый солдатик по имени Мишка. — Побеждает та ватага, где окажется самый старший по возрасту пацан. Есть такие бесы, против которых мы как детсадовцы против десятиклассника. С ними только настоящие колдуны справиться могут, типа нашего Архангела.
Очень скоро Синяков, испытывавший искреннюю симпатию ко всем, кто разделил Димкину судьбу, разговорился с солдатами. У каждого в прошлом была своя собственная беда, которая, пройдя через череду бездушных казенных инстанций, привела столь разных людей к одному общему знаменателю — дисбату.
Белобрысый Мишка, например, поплатился за чрезмерную сыновнюю любовь. Прибыв в отпуск, он обнаружил, что его мать тяжело больна, а отец пребывает в глубоком запое. Полагающихся по закону десяти суток не хватило ни на устройство матери в больницу (кому, спрашивается, хочется связываться с потенциальной покойницей), ни на приведение папаши в божеское состояние.
Визит в военкомат закончился неудачей. О продлении отпуска якобы не могло быть и речи (Воевода как раз разбирался с очередным своим политическим противником). Более того, Мишке пообещали, что доставят его в часть под конвоем.
Тогда он сыновний долг предпочел долгу гражданскому и, как говорится, забил на службу болт.
Полночи Мишка проводил у постели метавшейся в бреду матери, а весь день бегал в поисках хоть какого-нибудь заработка. (Отец к этому времени пропил не только все имеющиеся в доме деньги, но даже кур-несушек вместе с петухом.)
По факту его дезертирства вскоре было возбуждено уголовное дело, однако о появлении военного патруля или милицейского наряда Мишку всегда загодя предупреждала сторожевая собака Альма, на диво умная и чуткая. Он немедленно выскакивал в окно и растворялся в обширных яблоневых садах; подходивших вплотную к его надворью. Постепенно мать стала выздоравливать, чем несказанно удивила даже участкового врача, а отец с крепких напитков, лишавших его человеческого облика, перешел на пиво, легкое вино и одеколон, что само по себе было уже положительным симптомом.
Можно уже было и в прокуратуру с повинной идти, да на Мишкиной шее висел еще один долг, на этот раз денежный. Слишком много денег ушло на приобретение лекарств, цены на которые к тому времени достигли запредельных величин. Наверное, в Гарлеме было проще героин купить, чем в каком-нибудь Кировске или Дзержинске — банальный аспирин.
Дабы одним махом решить все финансовые проблемы семьи, как нынешние, так и будущие. Мишка присоединился к стройбригаде, собравшейся ехать в столицу на шабашку. Там он и был задержан прямо на перроне работниками линейной милиции, чей наметанный глаз легко отделял козлищ от агнцев, тем более что фотографии этих самых козлищ, снабженные детальным описанием примет, красовались в самых людных местах вокзала.
Все остальное укладывалось в три емких слова: следствие, суд, тюрьма (в данном случае дисбат, что было малосущественно).
Второго солдатика, назвавшегося Игорем, привели в Пандемоний совсем другие обстоятельства.
