На лице Лермана угадывалось желание задать какой-то мучивший его вопрос. Заместитель комиссара, не выпуская сигареты из губ, неразборчиво бубнил, отдавая распоряжения дежурному.
– Будь на связи, Франциско. По возможности обеспечь мне прямой канал.
– А девушка? Как быть с ней?
Джон снова посмотрел на обнявшуюся парочку. Сказал, стараясь, чтобы голос звучал твердо и спокойно:
– Задержать и препроводить для допроса. Она его сообщница.
Лерман кивнул и вышел.
Джон подумал: это хорошо, что миротворцы заперли его здесь, проверяют все машины. Сидеть в засаде рядом с этим пансионом, знать, что в этот момент Ханна в двух шагах, может быть, даже слышать ее голос, переданный микрофонами поисковиков – это было бы выше его сил. Все-таки он был полицейским, служителем закона. Все личное на службе привычно отходило на второй план. Эта привычка была сейчас для него как нельзя кстати. Он боялся за своих людей, по-прежнему боялся за Ханну, но еще больше боялся сорваться и наделать глупостей. Боялся, что желание лично убить Нуэньеса, или как его там на самом деле, перевесит в нем здравый смысл. Потому что втайне надеялся: нарваться на пулю, играя против такого изворотливого парня, проще простого.
Начальник службы безопасности стоял навытяжку, демонстрируя великолепную выправку. Кроем и манерой ношения его гражданский костюм напоминал мундир, голос был ровен и сух.
– Группы один и три доложили о готовности. Договоренность со штаб-квартирой «Черной воды» достигнута: во время штурма миротворцы не покинут казарм, займут пассивную оборону, – докладывал Крюгер.
Ветерок повеял утренней свежестью, пошевелил флажок компании, установленный на письменном столе настоящего дерева. Вернер Юнге – председатель совета директоров «Саворского Алюминия», – жил и работал под землей, в обширном бункере под зданием конторы на улице Лахев. Несмотря на свое положение, Юнге был неприхотлив по части жилья. В Дорте он жил в отеле «Майнинген»; выезжая по делам на Кембридж, останавливался в «Ритце»; в городах варварских стран предпочитал не рисковать и жить в специально оборудованных убежищах вроде этого. Климатическая система наполняла кабинет ароматом хвои, имитация шелеста травы смягчала резкий писк терминала, привлекавшего внимание к биржевым сводкам: показатели снова подскочили, значительно перекрыв рекорд двадцатилетней давности, когда ольденбуржский эсминец якобы был атакован в нейтральных водах ракетными катерами Куригу. Занавеси на фальшивых окнах не были задернуты, и сквозь широкие двойные рамы видно было голубое небо, простершееся над поросшими соснами песчаными дюнами: ни дать ни взять залитое солнцем северное побережье Вальдемма.
– Скончался в результате множественных огнестрельных ранений, – произнес Крюгер.
Юнге кивнул, поощряя начальника службы безопасности к продолжению. Воображение рисовало ему маятник – маятник колониального урегулирования. Как раз сейчас он завершал очередной мах, замедлялся, приближаясь к верхней точке своей амплитуды. Вот-вот он остановится, застынет на мгновение. И в этот миг огромные колеса сложноорганизованной военной машины покатятся вперед, подминая под себя все живое. А после начнется обратное падение. Этот бесконечный цикл олицетворял для Юнге саму жизнь.
Немногие способны разглядеть картину в целом, так, как это может сделать он, Вернер Юнге, генерал-майор, кавалер Креста в Золоте. Фарадж, планета с благоприятным климатом, в его представлении – всего-навсего огромная резервация, отстойник для человеческого мусора, изнанка благополучия демократических миров. Свалка, предназначенная для переработки отходов цивилизации. Ее удел – бесконечное противостояние, непрерывная война мусорщиков – Ольденбурга и прочих территорий; война религиозная, расовая, экономическая, тщательно отмеренная, не позволяющая развиться ни одной из противоборствующих сторон. Пара револьверных выстрелов, и пожалуйста: виток напряженности, отбрасывающий планету на десятки лет назад – падение рождаемости, голод, болезни, запрещенные приемы войны, уменьшение населения. Он сравнивал то, что предстоит планете, с осенью, когда все живое умирает с приходом холодов, чтобы вскоре возродиться и пуститься в рост с еще большей энергией; знал, что наверняка застанет очередной период процветания – люди постепенно забудут о страхе, бум строительный опередит бум рождаемости, толпы тщательно отобранных неудачников, не нашедших себя в благополучных мирах, миллионами посыплются с неба, прельстившись благами программы переселения и повышенными подъемными. У него было множество знакомых в спецслужбах множества стран, сеть людей, осведомленных об истинном положении дел – он регулярно проводил вместе с ними каникулы на побережье в Чанабали или на космической яхте в транспланетном круизе; утонченный разврат в таких мероприятиях сочетался с серьезной учебой, помогающей осознавать значимость их общего дела. Механизм колониального регулирования виделся ему большими, гениально спроектированными часами, и то, что именно его крохотная, незначительная по сути операция явилась своеобразной точкой бифуркации, срывающей с места огромные силы, переводящей часы истории на новый виток, наполняло его чувством собственной значимости.
– У вас все? – спросил Юнге, выслушав доклад.
– Так точно!
– Благодарю. Вы свободны.
Майор Крюгер щелкнул каблуками и покинул кабинет строевым шагом: здесь, в подземелье, надежно скрытом от посторонних глаз, царила военная дисциплина; сотрудники, не скрываясь, говорили по-немецки.
Взгляд Юнге остановился на терминале. Танец цветных графиков в глубине голокуба напоминал шевелящихся змей. Акции оружейных компаний продолжали расти, а с ними и алюминий. Совершенно не имело значения то, что будет введено эмбарго на экспорт; теперь сам Фарадж поглотит больше оружия, чем после памятного случая с применением Люфтваффе генетического оружия: Альянс тогда предпринял дорогостоящий планетарный десант, с тем, чтобы бойня приобрела более или менее цивилизованный вид. Казалось, теперь уже совершенно ясно, во всяком случае об этом говорили выкладки аналитиков, что правительства стран, задетых конфликтом, не пожелают ни принять условия ультиматума, ни предложить компромиссное решение – так что будущее представало перед Юнге в весьма выгодном свете.
Он вспомнил старое изречение: жизнь подобна марширующей колонне. Неважно, в каком направлении и к каким результатам она идет. Важны порядок и слаженность. Одна крохотная деталь, выбившаяся из строя, не позволяла ему почувствовать удовлетворение от отлично выполненной работы. Смерть Юргенсена не была тому причиной: гауптман все равно стоял в очереди на списание, и то, что он умер за несколько дней до срока, не влияло на стратегию в целом. Кто-то возьмет на себя обязанности выбывшего из строя, человеческая очередь сдвинется на одного, как патроны в пистолетном магазине, вот и все. Он мысленно усмехнулся, представив, как отчаянно трусил гауптман, подменяя контейнер с заданием для своего исполнителя; как изворачивался, подставляя ничего не подозревающего парня местной полиции, заметая следы, подделывая отчеты; как верил в то, что устраняет оптового торговца дурью, сбивающего цены дельцам под крышей спецслужб. Он и умер, как жил – наивным хитрецом, ни на что не годным придурком, ворующим по мелочи и не упускающим случая забраться под чужую юбку. И все же Юргенсен смешал все карты: когда Юнге сказал ему, что нельзя допустить, чтобы убийца проговорился, он никак не предполагал, что гауптман будет действовать столь неуклюже. Теперь этот исполнитель под псевдонимом Хорек, сущий пшик, пылинка, упорно не желавшая двигаться в указанном направлении, представлял пустяковую, но все же угрозу его планам. Он, да еще та девчонка, что была заказана местному поставщику «черного мяса». Юргенсен был убит в доме поставщика. Убит Хорьком. Были убиты все, кто мог его видеть, в том числе женщины. А та девчонка пропала. Хорек знал то, что не положено знать никому. А девчонка, помимо всего, была журналисткой. Он чувствовал какую-то связь между ними. Эти события не давали ему покоя. Выбивали жизнь из привычного размеренного ритма.
