И зашла на этот раз с другой стороны. Со стороны матери Сережки.
Гнусно и умело – очень умело, – играя на слепых материнских инстинктах, на неизбежном чувстве ревности за ребенка к мужу, на страхе за «моего мальчика», психологичка быстро сломила сопротивление женщины, твердо внушив ей, что вчера еще безоглядно любимый человек смертельно опасен для сына. А свободное время мальчика лучше занимать чем-нибудь спокойным – например, рисованием в изошколе.
Сережка не поддался атаке – теперь уже и со стороны любимой мамы! – так легко. Ему и правда нравилось рисовать, и он обрадовался возможности посещать кружок изо. Но он не мог понять и принять слов о том, что его отец – плохой человек. Начавшиеся дома ссоры, непонятные и страшные ему, которые он к тому же по-детски неумело и наивно, но искренне и смело пытался «гасить», на самом деле ударили по его психике – «специалистка» получила явное доказательство того, что «в этой семье что-то неладно», как всегда, подобно почти всем своим собратьям, с легкостью поставив в вину людям, которых погубила, свои же злодейства. Тогда с мальчиком поступили просто. Летом его выслали в «коррекционно-оздоровительный лагерь», а против Валохина-старшего возбудили сразу несколько уголовных дел. За те два месяца, что Сергей находился в лагере, фирма Валохина была разорена, он сам – вынужден скрыться. Тогда и позже он сделал несколько попыток вернуть сына тайно, но – ничего не получилось.
Когда Сережа вернулся домой, мама сказала ему те подлые слова, которые служат безотказным оружием в устах матерей: «Папа нас бросил!» Впрочем… за два месяца над Сережкой умело поработали, изменив его личность немногим меньше, чем личность матери. И он уже точно знал и сам, что отец был плохой…
А вот еще день семилетний первоклашка Сережа запомнил отлично. Смысла происходящего – толпа, солнце, камеры, музыка, лозунги, флаги, речи – он не очень понимал. Но врезалась в память куча игрушечного оружия на асфальте, рука мамы на плече и ее уверенный голос, говоривший, что она, женщина и мать, понимает, что это – не игра, это важно и нужно, что большая жестокость начинается с маленького шага и они с Сережей (мама чуть подтолкнула сына вперед, к операторам с телевидения) пришли сюда, чтобы принять маленькое участие в Большом Детском Разоружении. Что она призывает всех матерей дать отпор играм и игрушкам, превращающим детей в убийц. Придвинулась камера…
– Мальчик улыбается нам в камеру, – зашаманил телеведущий, которого Сергей не видел за этим черным аппаратом. – Он счастлив, и рука его мамы, лежащая на плече, – лучшая защита и гарантия того, что этот ребенок никогда не возьмет в руки оружия. Ни игрушечного, ни настоящего!
Сергей и правда улыбался, а потом, как учила мама, громко, звонко крикнул: «Миру – мир!» – и бросил в общую кучу игрушечного оружия пистолет. И помахал рукой. Он не испытывал сожаления, расставаясь с игрушкой, – в войну играть ему не очень нравилось, мама, сколько он себя помнил, твердила, что такие игры – плохо, а маме он – росший уже больше года (страшно много времени для ребенка!) без отца – привык верить безоговорочно. Тем более что она обещала его сразу отсюда повести в «Макдоналдс»…
Ставшая служащей мэрии, Валохина-старшая была женщиной целеустремленной и решительной. Сын у нее учился хорошо – где не хватало знаний, помогали деньги или «политический капитал», – ее положение, участие Сергея чуть ли не с четвертого класса в совете школьного самоуправления, курирование Валохиной городских отделений программ «Дети без границ» и «Большое Детское Разоружение»… Сергей рос в полном достатке, лето проходило в поездках за границу или модных лагерях-сборах, и – что самое интересное (а кое-кто сказал бы – дикое и жуткое) – мальчик на самом деле испытывал к оружию стойкую неприязнь. Он сам себе в этом не признавался, потому что не осознавал этого, пожалуй, но отказ от оружия навсегда ассоциировался у него с праздником, весельем и вкусом гамбургеров и колы… Холеный, крепкий (спортом – только не грубым, а развивающим тело и формирующим правильную фигуру, – он не пренебрегал никогда), Сергей уже в одиннадцать лет был мечтой девчонок и любимчиком многих учителей… кроме пары ретроградов, которых из школы вскоре выжили. А впереди маячили вуз и должность. Сперва, конечно, не очень большая, но…
Когда началась война, первоначально в жизни Валохиных ничего не изменилось. Скорей наоборот – Сергею было все равно, а Валохина подумывала, что после неизбежного проигрыша замшелой РФ новые хозяева будут нуждаться в верных… нет, не слугах, не может же быть при демократии слуг – помощниках и сотрудниках!
Но так было лишь первоначально. А потом все поменялось резко.
Хваткая дура, каковой была Валохина-старшая, сделалась просто не нужна в мире после короткого обмена ударами. Она не знала, что такова судьба всех предателей. Потому что не понимала слова «предатель» и никогда не думала, что делает нечто предательское. Сперва исчезла служба, а потом почти сразу, не успели Валохины опомниться, их выкинули в «социальное жилье» из трехкомнатной «мэрской» квартиры улучшенной планировки – на 16 квадратов с совмещенным санузлом и кухонным закутком. Драться за жизнь по-настоящему не умели ни мать, ни сын. И зарабатывать – хотя бы спекуляцией, но реальной, вещами, с риском – тоже. Впрочем, ни оголодать, ни обнищать по-настоящему Валохины не успели…
В тот вечер – третий в новой «квартире» – к ним ворвались, когда и мать, и сын уже собирались ложиться спать, – оба в иррациональной надежде, что «завтра что-то изменится к лучшему само собой». Дверь вылетела, выбитая мощным сдвоенным ударом, – и внутрь вломились сразу пятеро мужчин в камуфляжах, не прятавших сухие остроносые лица, с оружием в руках. Дальше все смешалось в шумный страшный ком. Тринадцатилетний Сергей ужом юркнул под кровать (хотя это было бессмысленно – все это видели, просто мальчик никому не был интересен в тот момент). Мысль о том, чтобы защищать мать, ему в голову даже не пришла, не мелькнула, не возникла: слово «защита» у него ассоциировалось с адвокатом, с полицией, но никак не с какими-то личными усилиями. Потом его придавило сверху к полу, и он издал короткий сдавленный писк.
А потом сверху упала рука. Рука мамы. Она скребла по полу прямо перед его застывшими от ужаса глазами, перед лицом, повернутым в сторону. Кровать раскачивалась, скрипела, ходила ходуном, и он от каждого вжимавшего его в пол толчка взвизгивал вместе с кроватью, не ощущая, как вокруг растекается лужа мочи. Наверху смеялись, о чем-то говорили, чем-то гремели и звякали.
А потом рука застыла, затряслась и расслабилась. И в следующий миг, растирая собственную мочу животом, школьная и общественная «надежда» выехала наружу – Сергея вытащили за ноги и поставили на них, не давая упасть, крепкая рука держала его за шиворот.
