Олег Верещагин - Очищение

А потом рука застыла, затряслась и расслабилась. И в следующий миг, растирая собственную мочу животом, школьная и общественная «надежда» выехала наружу – Сергея вытащили за ноги и поставили на них, не давая упасть, крепкая рука держала его за шиворот.

Один из налетчиков, ровесник Сергея, как раз поднимался с кровати с недовольным лицом – что-то сказал своим, и те захохотали. Сергей увидел в разворошенных, окровавленных простынях то, что недавно было его матерью, заскулил и почти потерял сознание – его привел в себя удар накрест по щекам, и прямо из жуткого гудящего тумана к его лицу подплыла рукоятка пистолета. За нею была рыжеватая борода и серые, чуть навыкате глаза – этот налетчик встал из-за стола, за которым сидел и ел какие-то консервы.

– На, – сказал бородатый. – Держи. Мы твою мать убили – на, держи. Убей хоть кого-то из нас. На, – и снова ткнул рукояткой пистолета.

Неожиданно стало тихо, только с кровати вдруг закапала кровь. Все смотрели на мальчишку – он был выше не только своего ровесника, но и двоих из четверых взрослых налетчиков.

– Ну на! – настаивал рыжебородый, как будто ему это было важно. – Держи, стреляй! Или, хочешь, держи и уходи… Э, пусти его! – бросил он тому, кто держал Сергея. Рука разжалась, и мальчишка повалился на колени, весь трясясь. – Бери пистолет и уходи. Будешь нам мстить. Ну?

Сергей спрятал лицо в ладонях и заревел. На какой-то миг – словно яростная вспышка-высверк перед глазами – ему представилось: схватить пистолет – и… и пусть тогда убивают, но с оружием в руках! Но вспышка была короткой, она пришла откуда-то из глубин памяти, не принадлежавшей лично Сергею, и сразу погасла. Он не знал, что делать с пистолетом, и боялся его. А потом толчок – даже не удар – ногой в грудь опрокинул его на спину, и Сергей сжался на полу в дрожащий мокрый вонючий комок…

И рыжебородый упал на стол – с разможженной головой. Сыпалось стекло, кто-то крикнул: «Нельзя, там пацан!» Мальчишка, державший Сергея, отпустил его – и сам отлетел в комнату от страшного удара прикладом ружья, превратившего все лицо в кровавое ломаное месиво. Выстрел – ружейный, гулкий… Через Сергея перепрыгнул кто-то, взвизгнула сталь, рядом упало плещущее кровью, дергающееся тело… Еще кто-то подскочил к ворочающемуся мальчишке-налетчику и окончательно размозжил ему голову пинком в висок, в размах, тяжелым высоким ботинком.

– У-у… – тонко, длинно завывал, отползая к стенке, последний из налетчиков – за ним оставалась мокрая, мерзко пахнущая дорожка, его моча мешалась с размазанной по полу мочой ошалело сидящего у порога Сергея, он придерживал левой фыркающую кровью правую руку. Человек в песочного цвета куртке, штанах с лампасами и сапогах неспешно присел рядом с ним, и налетчик забулькал, ноги его заколотили по полу, а потом застыли и раскинулись в стороны.

– Все, – сказал мужчина, который добил мальчишку. И повернулся к Сергею.

Тот потерял сознание от ужаса…

Вечером Романов опять лег поздно. Собственно, не он один, слегка гуляло все село, и за окнами дома Лодыря, где сам хозяин, Романов и Светлов засиделись за совещанием, слышалось:

и хоровой подхват дружинников Романова:

– Завтра перевезем вас, – Лодырь со вкусом прихлебывал квас, видимо, служивший для его организма чем-то вроде топлива. – А все-таки, может, зря наших никого с собой не берете? Теперь и человек двадцать нашлось бы. Лишним не будут…

– Не будут, – согласился Романов. – Тут не в этом дело. Вам надо готовиться к зиме.

– Зима близко… – пробормотал Светлов, выставил вперед ладони: – Я от нервов иронизирую… Я и в прошлый приезд вот товарищу селянину, – он кивнул на что-то проворчавшего Лодыря, – про это говорил…

– Так у нас готово все. И еще будем готовиться. – Лодырь говорил обстоятельно. – Мне бы вот только с твоими учеными поговорить подробно…

– Я пропуск напишу с просьбой к Лютовому встретиться. – Романов достал блокнот. – И отправляйтесь. Хоть завтра же. Только с конвоем! Хоть мы вроде те места и прошерстили, а все же… – Лодырь кивнул неспешно. – Кстати! А на том берегу ближайший поселок какой?

Лодырь вздохнул и развел руками:

– На два дня пути – никакого. Все мертвое. А вот дальше… по слухам – так и не поймешь…

Они фотографировались около большого медлительного парома перед первым рейсом. Всей дружиной.

За время похода было сделано много фотографий. Цифровые фотоаппараты еще работали, кое у кого имелись камеры на бесполезных мобильниках, но это уже не имело смысла – с каждым днем все больше и больше сокращалась база для работы с цифрой и, главное, ее хранения. Поэтому снимки и ролики в походе делались на обычные, механические аппараты и камеры, которых взяли с собой по несколько штук.

Пройдет много лет. Даже много десятилетий. Романов встретит тот снимок – именно тот – в учебнике по истории Безвременья. И долго будет смотреть на него. Отдельно – на мальчишек в первом ряду и на флангах плотного небольшого строя. На их серьезные лица. В прошлом мире ни они, ни их ровесники не умели сниматься серьезно, фотография считалась «отстойной», если на ней не было распальцовок, скорченных рож, глупых совместных прыжков, взявшись за руки, десятков примет «крутости селфи». Но на этом снимке они стояли – спокойные, повзрослевшие, с оружием в руках, которое не казалось «взятым для позирования», потому что не было таковым. За их спинами тек серо-бурый мертвый Амур – как один из многих рубежей, которые им предстоит взять в жизни.

Романов будет смотреть на фотографию и думать, что в этом есть что-то глубоко правильное и закономерное, что все тяжелые времена пережила именно эта фотография. Именно она стала одним из символов прошлого для молодежи мира, где слово «крутой» означает состояние вещества, а слово «селфи» забыто даже англосаксами.

Но до того момента в миг, когда они фотографировались у парома, оставалось еще сорок восемь лет.