Белой вспышкой сверкнуло перед глазами лезвие. Но Игнат и глазом не моргнул. Проговорил, чеканя каждое слово:
— Не бойтесь, в этом не солгал. Знаю теперь, что в попытке стать равными Богу, люди возвысились над смертью. И приручили ее. И распространяют по свету, как вирус. Навь, вызванная из небытия, в небытие ввергнет род людской…
Он умолк и пытливо глянул на существ. Те стояли по-прежнему неподвижно, но на неживых лицах отразилось… что же? Игнат не было окончательно уверен, но ему чудилось, что прежде бесстрастные черты оживились, и появилось на них если не благоговение — то, по крайней мере, уважение и понимание.
Появилось — и тут же пропало.
— Хо…ро… шо, — медленно произнес навий. — Будь… по-твоему. Что хочешь… за ремень?
Игнат почувствовал, как за воротник фуфайки начала медленно проникать утренняя сырость. Он поежился, хмуро глянул через плечо. Фигура Касьяна маячила позади. Приблизиться он не смел, а ружье держал на изготовке. Того и гляди, пальнет. В навь ли? В Игната?
— Есть выражение у людей: око за око, — сказал Игнат. — Сильно обидели меня мои же земляки. Предали. Изуродовали и на смерть в тайге оставили. Так за это я желал бы им…
— Ах, ты, сученыш! — завизжал Касьян.
Игнат отклонился — и вовремя. Белая молния полыхнула, словно предвещая бурю, которая уже шла на Солонь, и окрашивала утреннее небо в цвета асфальта и графита. Грозно заворчало в отдалении. Игнат видел, как возле плеча главного навия разливается чернильное пятно — дыра, пробитая выпущенной Касьяном пулей. Сам Касьян, побледнев, затрясся и бухнулся на колени.
— Помилуйте, паны! — завыл он по-бабьи. — Не гневайтесь! Не вас хотел подстрелить! А стервеца этого! Помилуйте, паны!
Навий покачнулся, накренился вперед, но не упал, как сначала подумал Игнат. Сделал несколько тяжелых шагов, и земля задрожала, словно не высохший мертвец ступал по ней, а, по меньшей мере, лесной гигант Яг-Морт.
Навий улыбнулся. Иглы зубов блеснули холодно и влажно. И черная тень накрыла собой тайгу — это летела с востока зловещая птица. Птица-буря. Птица-смерть.
— За это… пощады не будет! — вытолкнул костенеющий язык. — Ни старикам… ни малым… ни женщинам… ни тебе, человек…
Игнат облизал пересохший рот.
— Вы не сможете! — хрипло проговорил он и заметил, как Касьян дрожащими руками перезаряжает ружье.
— Сможем, — спокойно ответил навий. — А воду — заберем.
И, обогнув Игната, направился к Касьяну, а трое других двинулись следом. За их спинами вырастали дымные столбы, и в одном столбе вызревала смерть Игната, в другом — смерть всей деревни.
— Того… убить нельзя… кто много лет… мертв… — сказал навий и вырвал из рук Касьяна ружье. Но больше ничего не успел сделать.
Сверкнула еще одна молниевая вспышка, но грома не последовало. Вместо этого что-то со свистом вспороло воздух, и промеж глаз чудовища вошла длинная, острая, поблескивающая серебряными гранями стрела. Навий ничего не сказал, даже не вскрикнул, только взмахнул руками, как деревянная марионетка, надломился и упал навзничь.
В это же время один из дымных столбов истончился, посветлел и истаял окончательно. Но Игнат не смотрел в сторону леса. Он смотрел на незнакомца, что стоял спокойно посреди улицы и держал у плеча самострел.
— Убить нельзя? — повторил незнакомец и снисходительно усмехнулся. — А я сумел. Надо только знать — как.
Один Касьян не растерялся. Воровато оглянувшись, потянулся к выпавшему ружью.
— Стоять!
Незнакомец отшвырнул самострел и вытащил спрятанный за поясом пистолет.
— В сторону! — уже более спокойным тоном произнес он.
Касьян, словно обжегшись, отдернул руку, заскулил:
— Да я без злого умысла, пан! Ты ведь спаситель наш!
И Игната замутило от острого приступа гадливости.
"Этот ничем не побрезгует, — подумал он. — Без разницы, перед кем пресмыкаться: перед человеком или навью".
Серые фигуры существ маячили сбоку, но не двигались. Игнат видел опущенные на грудь головы, сгорбленные плечи, безвольно болтающиеся руки — словно у них разом кончился завод. И кто они теперь? Нежить. Мертвые механические куклы.
Незнакомец двинулся вперед, и его шаг оказался по-навьи тяжелым: земля под Игнатом дрогнула, просела. Наклонившись над поверженным монстром, незнакомец ухватил голову мертвеца обеими руками и резко повернул. Хрустнули шейные позвонки.
— Так вернее будет, — сказал незнакомец и выпрямился.
Из-под надвинутого на самый нос картуза сверкнул желто-зеленый глаз — только один. Там, где должен был находиться второй, клубилась тьма и белыми гребнями выступали шрамы.
Игната пронзило ледяной иглой узнавания.
Одноглазое лихо. Изгнанный из пекла черт.
Это он передал Игнату ключ от механической конструкции в подземной лаборатории. Это он говорил голосом Господа в заброшенной ставкирке. Он просил принести от мертвой воды семь капель прежде, чем Игнат возвратится в Солонь. Да не дождался. И теперь пришел требовать свое.
Сердце зашлось в тревоге, но Игнат не двинулся с места, стиснул кулаки. Не испугался он нави. Не испугается теперь и черта.
— Узнал? — донесся до парня насмешливый и тихий голос.
Только теперь Игнат заметил, что стоит, не шевелясь, набрав полные легкие сырого воздуха, да так и не решаясь выдохнуть обратно. Расслабился. Выдохнул. Попробовал усмехнуться в ответ — не вышло, поэтому ответил спокойно:
— Узнал.
— А вы — узнали? — обратился черт к застывшим существам.
Те разом, как по команде, вскинули серые лица. Во впадинах глазниц заполыхали желтые огни.
— Да… да-а… — донес ветер змеиное шипение.
— Сила теперь — моя, — продолжил черт. — Понимаете это?
— Да… — и распрямились поникшие плечи.
— Будете служить мне… как служили раньше?
— Да… — и навьи шевельнулись, шагнули вперед, и одновременно с их шагами завибрировала почва, а где-то за лесом голодной собакой заворчал гром.
"А все-таки, не избежать бури", — взволнованно подумал Игнат.
Наверное, это понимали и жители Солони. За все время разговора с навью из домов не вышел ни один человек, никто не поспешил на помощь Касьяну. Даром, что бабки Стеши науку перенял: переговоры с нечистью — его забота. Справился один раз — значит, справится и во второй. И сидели солоньцы, как мыши в подполе. Прижимали к груди детей. Дрожащими руками укладывали скарб. А вдруг — громыхнет? Вдруг — полыхнет? Да не молнией — заревом пожара в полнеба? Тогда останется одно — бежать! А пока — сидели тихо. Выжидали. Надеялись…
