Почему-то в этот раз он видел их как есть – чешуйчатых, с нечеловеческими чертами тварей, а не прекрасных дев, и не понимал их песен, что, глядя на Фелипе, было к лучшему. Почему, он не знал – но спорить с удачей не собирался.
Он зашагал сквозь невыносимо тягучую воду к Фелипе, а русалки тянулись к нему, как раньше, и он отшвыривал их цепляющиеся, противно мокрые руки. Сначала они пытались утихомирить его пением, потом стали раздраженно и удивлённо шипеть, показывая острые, как у рыб, зубы, а когда он добрался наконец до иберийца, не всякий мог бы сказать, на кого они злятся больше.
Зато было сразу видно, кто больше очарован.
– Анита, – нежно произнес Фелипе, гладя по щеке обвивавшую его русалку. – Любимая, почему ты ушла? Я бы смог…
Чего бы он там смог, Ксандер дослушивать не стал – резко дёрнул Фелипе за плечо к себе. Будь это на суше, ибериец бы снес их обоих на землю, но в воде всё было несколько сложнее: он только ушел с головой под волну, и вынырнул, отплевываясь и отфыркиваясь. К несчастью, пыла это ему не убавило.
– Пусти меня!
– Назад! – прорычал Ксандер, сам удивляясь, как это у него вышло, и, пытаясь ухватить чертова сеньора поудобнее. – Они тебя утопят!
– Ты с ума сошел? – в глазах Фелипе плясал свет маяка и отблеск воды, и они были совершенно безумными. – Там твоя сестра!
– Там русалки!
– И она среди них? – Фелипе отчаянно забился у него в руках.
Ксандер, который только успел нащупать его поясной ремень и порадоваться этому – хоть что-то надёжное, что вряд ли порвется, – подавил ругательство.
– Анита!
– Ани дома, – попытался снова воззвать к разуму, а заодно перекричать русалок, Ксандер, – а Белла здесь. Ты не бросишь её в беде?
Лицо Фелипе на мгновение прояснилось, он даже головой помотал, словно стряхивая с себя наваждение, но тут из-за его плеча скользнула тонкая рука, нежно погладив его щеку. Он отвернулся, а когда вновь повернулся к Ксандеру, стало ясно – минута просветления прошла.
– Отпусти меня немедленно, – сказал он тем ледяным и спокойным голосом, какой Ксандер слышал у дона Фернандо и Франсиско, а вот у Фелипе – никогда. – Или мне Приказать?
– Очнись!
– Я, Фелипе Альварес…
Ждать Ксандер не стал: он прыгнул едва не на плечи иберийцу, от души заехав ему по затылку кулаком, в котором для верности зажал нащупанный в кармане компас, а потом подержал немного под водой, пока тот не перестал отбрыкиваться и не обмяк. Недолго – ещё не хватало его утопить, то-то русалки рады были бы – но достаточно, чтобы больше не ожидать глупостей. Всё ещё стараясь держать сам голову сухой, он потащил Фелипе прочь, отбиваясь от лезущих тварей, и наконец достиг Беллы, рывком подняв её на ноги.
Увидев бесчувственного Фелипе, она метнула гневный взгляд в сторону русалок, но Ксандер решительно мотнул головой – ещё не хватало, чтобы она стала с ними драться. Впрочем, мрачно подумал он, возможно, этого и не избежать. Прилив всё прибывал, они уже стояли по шею в воде там, где раньше была тропинка, и дальше выйдет только вплавь – а в этом они русалкам не соперники. Русалок же было всё больше, море уже кипело от их гладких, словно металлических, тел. Заманивающая песня перешла на яростный визг, Белла снова вскинула ладони к ушам, и хотя им до маяка оставалось буквально несколько шагов, Ксандер понял, что сделать эти шаги им не дадут.
Надежды не оставалось ни на что. Ни на проклятый огонь Альба, из которых один был без сознания, а другая едва вменяема, ни на приязнь Морского народа, у которого он, Ксандер, хочет отбить законную жертву. Ни на что.
Море требовало своего.
Его охватила вдруг ярость и при этом гордый расчет – тот самый, с каким, должно быть, его предки строили корабли и дамбы, вырывая у моря землю и овладевая его силой. Ему вспомнился Лабиринт и упоение власти над стихией, которая должна, не может не отступить перед человеком. Перед ним.
Русалки же – тоже часть моря, такая же часть моря, как приливы, склонившиеся перед дамбами, и волны, несущие корабли. Не меньше – и не больше.
– Прочь, – сказал он в напоенный солью воздух, в мятущуюся воду, в оскаленные хищным гневом лица. – Они – мои гости, под моей защитой, и вы их не возьмёте.
Из рядов русалок вскинулась одна – по пояс над водой, сверкая чешуей и влажными глазами и что-то скрежеща. Что, Ксандер не понял, но это было и неважно.
– Мой долг и мое право – их защищать. Уходите.
Если задуматься, это звучало бы глупо – они были здесь тоже не просто так, и море принадлежало им не меньше, чем людям. Но задуматься – значило засомневаться, а сомнение значило гибель. К тому же сознание власти пьянило лучше самого хмельного пива, и отказаться от него здесь, сейчас, когда в его воле было и неукротимое море, и даже такие беспомощные в этот час враги…
Но они не были ему врагами, не сейчас, подумал он, глянув что на бледного в свете маяка Фелипе, что на съежившуюся Беллу. Ему никто не был враг, здесь и сейчас.
– Прочь!
Мгновение – и море стало тихо, как будто никого здесь и не было.
С болезненным полустоном Белла отняла сведенные руки от ушей, осторожно оглянулась и подобралась с другой стороны к Фелипе, стараясь как могла помочь. Несмотря на свою внешнюю худобу, силы у неё было достаточно, и вдвоём они сумели довольно споро дотащить Фелипе до маяка. Повзывав к нему, Белла без колебаний закатила ему пощёчину; он тоже застонал, закашлялся и пришел в себя. Это было удачно – открыть дверь, уже почти скрытую водой, им иначе как втроём бы не удалось.
Внутри они поднялись на столько ступенек, сколько было нужно, чтобы и вылезти наконец полностью из воды, и переждать прилив – по расчетам Ксандера, прибывать он должен был ещё около четверти часа. Вода была ещё по-весеннему холодной, а в маяке никто никогда не топил, поэтому и Фелипе, и его племянница для согревания стали отжимать одежду.
Белла сдалась первой, с отвращением отбросив подол тяжёлой как свинец юбки.
– Подумать только, нам тут ещё добрый час дрожать, – мрачно заявила она. – Надеюсь, нас не ищут уже.
– Пока Одильке поет, не ищут.
– Не часами ж она петь будет.
Это было разумное и потому неприятное соображение, на которое Ксандеру ответить
