себе борт корабля был не так уж высок, но он не мог бы сейчас поклясться, что внизу – настоящая вода, что и море не пропиталось гибельными миазмами. Ему оставалось только, онемев, смотреть, как она ступает, осторожно, но твёрдо, расправив плечи с болезненным усилием, и тоже очень, очень старается не смотреть вниз.
Уверенность оставила её только в самом конце: она замерла на краю доски, с сомнением глядя на палубу – и тут капитан вдруг шагнул вокруг Ксандера и подал ей руку.
Ксандер автоматически подал ей вторую.
Она приняла обе, вежливо кивнув мертвому.
– Благодарю вас.
– Иберийская учтивость, – хрипло усмехнулся капитан. – Есть то, что не меняется, э, донья?
– Исабель Альварес…
– … де Толедо, – закончил он, – оно и ясно. Альба тоже не меняются, даже внешне. Кровь всегда скажется. Как морское течение. Только несет не тепло, а проклятие. Так?
Ксандер краем глаза увидел: матросы так и застыли, как механические игрушки, у которых кончился завод. Только глаза смотрели – прямо перед собой, а значит – на них. Неотвратимо. Из-под этого ледяного обстрела хотелось поскорее уйти.
– Вы не представились, – упрекнула Белла. Холодно.
Постаралась, видимо, сделать голос под стать этих глаз. Могла бы и не стараться – живые всегда теплее, а тем более – проклятые огнём.
Капитан – высокий, крепкий, даже немного грузноватый – изобразил на этом поклон. Очень такой учтивый и низкий – такой, каким полагают вежливый поклон те, кто не выбирался из портов.
– Капитан Хендрик ван Страатен, дорогая донья. Первый из ван Страатенов, как этот парень – пока последний.
Она нахмурилась. Держалась она хорошо – с прямой спиной, величественной поступью – как раз пошла вперед. Только вот пальцы Ксандера сжала крепче, чем того требовал этикет, а когда в вышине и непроглядном предутреннем тумане скрипнула мачта – вздрогнула.
– Первый? Но разве не принц Филипп…
– Филипп был мне прадедом. – Капитану, похоже, нравилось её прерывать, но тон у него был светский. – Мы держались наособицу от остальных родичей, только имя носили свое. Но меня потянуло море, а адмирал де Рюйтер не любил Оранский дом. Что поделаешь? Я пошёл юнгой, и назвался ван Страатеном. И повоевал, и попиратствовал. От души.
От души же он и улыбнулся. Белла отвела взгляд.
– И был проклят, – сказала она.
– Только не совсем за это, – ухмылка стала шире. – В те времена к моему кораблю просто так не подходили. Красавец, а?
Он по-хозяйски погладил штурвал, и Белла механически протянула руку тоже – но отдёрнула, не коснувшись.
– Я его увёл, после боя. Эти дураки хотели его разломать, но я не бросаю раненых товарищей, тем более славных. Переименовал и долго смеялся: у нас с ним у обоих настоящие имена были позвонче новых, зато у новых слава шла уже дурная. А ещё нас обоих сочли мёртвыми, когда мы были ещё живы.
Ксандер вгляделся в штурвал, где высечено было то, другое имя. Потер дерево, опасаясь, что оно осыпется или осядет осклизлой грудой, но нет – штурвал остался цел. От этого названия, от понимания этого названия ему стало ещё холоднее – как если бы из могилы легендарного воина подняли упыря.
– «Семь провинций»!
Мерцающие глаза капитана остановились на нём.
– «Летучий голландец», парень. Только так.
Ксандер кивнул.
– Да, прокляли меня не тогда, – капитан развернулся к Белле. – Новые имена, дорогая донья, скрывают и от врагов. И знаешь, что было весело, парень? Топить галеоны, не боясь Приказа. Сотни и тысячи шли ко дну, и никто не знал, как остановить капитана ван Страатена!
Он хлопнул Ксандера по плечу.
– Мы с тобой трижды прокляты, парень. Трижды. В нашей крови – тройное проклятие, и будь я проклят в четвертый раз, если знаю, как снять первое. Но второе – это проще. Это сильно проще. Кто же думал, что она!..
Он смотрел в упор на Беллу, будто она и была его давним врагом, и та даже отпрянула невольно, но потом сжала кулаки – обвисшие складки мокрой юбки скрыть их уже не могли.
– Я поняла, – сказала она ясно и четко. – Донья Беатрис, да? По нашим хроникам, она отплыла с женихом из Фландрии, но так и не пришла домой. Её взял на борт корабль, быстрее и страшнее которого нет, – она положила руку на штурвал с грозным именем, – и хозяин морей убил её жениха, а её хотел взять насильно, и она перед смертью его прокляла!
Капитан расхохотался.
Этого Ксандер не ожидал. Не ожидала и Белла – она отшатнулась назад, поскользнулась на влажной, словно потеющей палубе, и упала бы, не ухватись она за штурвальное колесо.
– Снасильничать? – даже мертвые, его глаза были дерзки. – Это с чего бы? Отродясь не заглядывался на ибериек. Нужна она мне была, как же, жён у меня в каждом порту. Немного не так всё было. Но если уж мы сказками обмениваемся, сейчас расскажу.
Он достал из кармана трубку и тщательно её набил.
– Началось всё так, как ты говоришь, донья. Я собирался в Атлантику, плыть к мысу Доброй надежды, и не пустым же мне идти, верно? До Байонны со мной подрядились идти пара торговцев, заплатили они полновесной монетой, и я тогда был в добром настроении. И тут она – точнее, они оба: парень и девка, и от обоих иберийским духом несет за милю. Но по-своему они были учтивы, и не так уж много просили – отвезти их в Кадис. А мне что? Гибралтар я бы ради них проходить не стал, а Кадис – это было можно. Пираты там были, это да, но не мне, хе-хе, их бояться, как и зимних штормов.
Он посмотрел на трубку, подумал и спрятал её в карман.
– Плывем мы так день, два, уже у Байонны оставили меня мои торговцы, потеплело, и стала наша девица выходить на палубу почаще. Что парень – ей жених, а то и муж, было и так ясно: отродясь бы донья не поехала со случайным попутчиком, а что не брат, тоже понятно – очень уж они миловались. И вот выхожу я как-то ввечеру прогуляться, а парень ей звёзды, видите ли, показывает. Я тоже забавы ради прислушался, хотя чего он мне нового бы открыл? Но девица охает, ахает, смеётся, а потом оп – и тянется сама, указывает на звезду какую-то. А на пальце её кольцо горит, куда как ярче той звезды!
Перед Ксандером как живой встал портрет в галерее Альба: девушка, строгая и грозная, похожая на Беллу как сестра,
